Мир наступил не сразу - [12]
Правда, насчет рыбы его светлые думы несколько потускнели, когда после долгого сидения (полдня, считай, провел у реки) он подсчитал свои трофеи — пяток плотвичек и два пескаря. И то хлеб, конечно, но на обильные рыбные запасы надеяться не приходилось. Он смотал удочку и пошел берегом назад, к переезду.
Занятый хозяйственными мыслями, Велик смотрел по сторонам, прикидывая, чем можно поживиться в лесу.
В одном месте лес отступал от дороги. Местность некруто шла на подъем, и по всему этому пространству к реке спускались молодые, сильные и стройные дубы. Их возглавлял приземистый матерый ветеран с огромной кроной. Он почти достиг уже дороги — не дошел всего несколько шагов. Трава под ним была густо усеяна желудями.
— Здорово, дядя! — подойдя к дубу, сказал Велик, похлопал по шершавому стволу и прислонился к нему плечом. — Я гляжу, у тебя урожай зря пропадает. А у нас с Манюшкой жевать нечего. Поделись.
Он снял с себя рубаху, завязал ивовым лыком рукава, ворот и принялся набивать эту самодельную сумку желудями. А что, желудь — неплохая пища. Жареный очень даже вкусный. И сытный: горсточку съешь — и уже пить хочется. Если высушить, а потом смолоть или потолочь, получится мука. Никто в деревне, правда, не печет хлеб из желудевой муки, ну так что?. Просто никто не додумался. А он вот додумался… Желудей в лесу полно… Ясно, надо и другое заготавливать. Например, орехи. Дички — груши и яблоки. Насушить, и зимой знай попивай взвары. Правда, кисло, зато полезно…
От встречи с Навлей, от удачного многообещающего открытия у Велика было хорошее настроение, и все предстоящие житейские трудности казались преодолимыми.
В таком настроении он пришел домой. Хата была изнутри заперта на щеколду.
«Наверно, еще не вернулась из рощи, — подумал Велик про Манюшку и усмехнулся. — Никак грибы не дотащит».
Он прошел к задней двери, тоже запертой изнутри, и специально припрятанной рогулькой через щелку отодвинул щеколду и вошел в хату. Не мешкая, затащил свою ношу на печь, высыпал желуди на теплые кирпичи. Облегченно вздохнул и занялся рыбой. «По парочке сварим нынче, попразднуем, остальных засушу про запас».
Но не успел он очистить первую рыбину, как прибегала Кулюшкина дочь Праскутка. Рыженькая, круглолицая, она напоминала своего покойного брата Степку. Прижав руки к груди, девочка затараторила испуганно-возбужденно:
— Вель, там твою Маньку привязали. Она полезла в Антонихин огород, а Антониха подкралась и — цап! Теперь сидит привязанная, как теленок.
Этого только не хватало! Не дав себе времени на раздумья (начнешь раздумывать — потеряешь решимость), Велик с ножом в руке выскочил из хаты и помчался на тот конец. Праскутка не поспевала за ним и умоляюще кричала:
— Вель, не беги так, я тоже хочу поглядеть, как ты ее будешь отвязывать!
Манюшка сидела под грушей со связанными за спиной руками. Конец веревки был обмотан вокруг нижнего сука. К удивлению Велика, она была спокойна, как будто пришла сюда понежиться в холодке. Но когда девочка зыркнула на него исподлобья, он заметил притаившуюся в глубине ее глаз беспросветную усталость, какая бывает у человека на пределе сил. Вдали на лужке за огородом виднелась кучка ребятишек. Время от времени они принимались выкрикивать разные советы потерпевшей, ругать Антониху, которая неподалеку от Манюшки полола грядки. Заметив Велика, она с тяпкой в руке побежала ему навстречу. Он загородил девочку, поднял нож и хрипло, срывающимся голосом сказал:
— Вот подойди только.
Антониха будто наткнулась на острие — резко остановилась в трех шагах и, опершись на тяпку, закричала:
— Фулюганы! Залезли в чужой огород да еще стращают! Воры! Оглоеды! Чтоб вам подавиться чужобиной!
— Мы ничего не украли, — сказал Велик, чувствуя, что вот-вот заплачет. — А за ее вину, — он качнул головой в сторону Манюшки, — ты ее уже вдосталь помучила. Еще чуть — и повиснет на твоей веревке. — Он вспомнил, что Антониха при немцах ходила в баптистский кружок. — Святые называются — за картоху готовы замучить дитенка до смерти.
Антониха высморкалась, вытерла нос подолом юбки и ответила миролюбиво, даже вроде сконфуженно:
— И-и, милый, куды нам в святые! Распалась наша община… А дитенку твоему, если еще раз уловлю, ноги попереломаю, так и знай. Ить она, заразенок, похозяйничала тут, как у себя, — и груш насбивала, и картох нарыла, и луку надергала, и огурцов нарвала. А у меня своя орава каждый день есть просит. — Она повернулась было, чтоб вернуться к работе, но потом вспомнила еще одно и через плечо добавила: — Веревку-то развяжи аккуратно, не вздумай ножом.
Освободив девочку, Велик взял ее за руку и молча повел с огорода к лужкам. То, что он не отпустил ее сразу и что шел молча, и лицо у пего было угрюмое и злое, нагнало на Манюшку страху: видно, расправа будет жестокой. Может, вот так за руку приведет прямо в сельсовет и скажет: «Все, терпение мое лопнуло, забирайте в детдом». И когда Велик, выйдя на лужок, закатил ей такую увесистую оплеуху, что у нее зазвенело в голове и она запахала носом, а сам, ни слова не говоря, зашагал прочь, Манюшка встрепенулась и как ни в чем не бывало побежала к подругам, которые встретили ее сочувственно-восторженными криками.
