Мир на Востоке - [4]

В этой связи интересно проследить, какой путь наметил Э. Нойч для главного героя эпопеи — Ахима Штейнхауэра, поскольку его жизненные позиции и идеалы в наибольшей степени соответствуют взглядам писателя. По своим идейным позициям Ахим Штейнхауэр во многом близок Эберхарду Гатту — центральному персонажу романа «В поисках Гатта»; он так же бескорыстен и искренен — даже в заблуждениях. Существенное же различие героев в том, что Гатт — прежде всего жертва общественного и собственного догматизма. А Штейнхауэр не терпит духовного и морального краха, как личность он уже осознал вред догматизма еще в ту пору, когда общество не совсем от него избавилось. Поражение Ахима в третьей части эпопеи — это поражение, которое непременно должно обернуться победой, если, конечно, само социалистическое общество будет в состоянии исправить возникшие в нем деформации. Согласно общему замыслу Э. Нойча, в четвертой и пятой книгах эпопеи Ахим Штейнхауэр становится писателем, в шестой же — возвращается к занятиям генетикой и тем самым связывает все «начала и концы» своей жизни.

Оценивая эпопею «Мир на Востоке» в целом, можно уже сейчас с уверенностью сказать, что по широте и наглядности панорамы исторического пути ГДР она не имеет себе равных. Этим и объясняется в первую очередь ее широкий читательский успех. Громадный жизненный материал, конечно, не мог не «подавить» писателя и во многих местах приобрел самодовлеющее значение — эпопея стала своего рода историко-художественной хроникой. Хроника эта не суха, не бесстрастна и не протокольна, поскольку Эрик Нойч глубоко верит в большие возможности социалистического общества, видит необходимость и неизбежность его постоянного совершенствования, равно как и самосовершенствования живущих в нем и творящих его людей. Романы Э. Нойча стали еще одним — художественным — подтверждением гениальной формулы Маркса и Энгельса: в справедливом обществе «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Дорога к такому обществу по-прежнему сложна и многотрудна и отнюдь не усыпана розами. Если человечество все же хочет воплотить свои вековые мечты о социальной справедливости, ему ничего другого не остается, как начинать снова и снова, преодолевая все ошибки и поднимаясь после поражений. К этой важной мысли объективно подводит роман «Когда гаснут огни» и весь цикл «Мир на Востоке». Вывод этот никогда не утратит своей актуальности.

Остается лишь добавить, что Эрик Нойч, нередко полемизируя с писателями и со своими критиками, постоянно работает над углублением художественно-эстетических позиций и совершенствованием манеры письма. Самым ярким примером этого является повесть «Форстер в Париже» (1978), опубликованная и на русском языке[4]. Однако он последовательно отстаивает свое направление и свою манеру письма в целом. Литература для него — это активная причастность к жизни, активное участие в практической созидательной работе общества. Он резко выступает против элитарных тенденций в социалистической литературе, выступает за обсуждение истории и актуальных проблем сегодняшнего дня в прямых, реалистических, эстетически не завуалированных формах. Несомненно, что в период публицистической открытости советской литературы произведения Э. Нойча могут и должны привлечь внимание советских читателей.

А. Гугнин

Пролог ВДВОЁМ

В человеческой истории происходит то же, что в палеонтологии. Даже самые выдающиеся умы принципиально, вследствие какой-то слепоты суждения, не замечают вещей, находящихся у них под самым носом. А потом наступает время, когда начинают удивляться тому, что всюду обнаруживаются следы тех самых явлений, которых раньше не замечали.

Карл Маркс (из письма к Фридриху Энгельсу)

Долго, почти целый год, Ахим не понимал, что произошло с Ульрикой за время их разлуки. Только когда он окончательно поверил, что она ничего не скрывает, страдания, выпавшие на ее долю, сделались и его страданиями.

А в первое время после их встречи он постоянно мучил ее вопросами. Может, не так все было? Ты говоришь, что писала… А может, у тебя кто-то был там? Ульрика безропотно все сносила, хотя, отвечая на очередной вопрос, всякий раз с тоской думала о том, что завтра он вновь начнет спрашивать и ей придется повторять все сначала.

Теперь Ульрика счастлива. Как все изменилось: они уже на третьем курсе, впереди новая жизнь, а то, что ей пришлось испытать, отступало дальше и дальше.

Порой они целыми днями не покидали своей мансарды, теряя ощущение времени. Просыпаясь в объятиях друг друга, не могли сказать, день ли, вечер ли, у предметов не было ни формы, ни очертаний, у жизни — ни начала, ни конца. Две очарованные души. Они читали вслух Ромена Роллана. В такие дни у них стояли часы — ни до чего им не было дела, никто не был нужен. Они, как два дерева в бурю, переплелись ветвями. Любовь их была ненасытной, каждый поцелуй казался последним, словно через секунду их ждала смерть. Утолив желание, они лежали в полусне щека к щеке и словно парили в бесконечности. Они наслаждались этой растворенностью в пространстве, этим парением между желанием и утолением. Достаточно было малейшего, едва уловимого движения, и пламя разгоралось с новой силой.