Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове - [66]

«Это нервы должно быть,

Дрянные, поганые нервы.

Или это знобит меня

Наступающий век двадцать первый.

А двадцатый, увы, одряхлел, он уже на угасе,

Зато сколько поэтов толчётся на русском Парнасе!

Неплохие ребята, калёные в жизненном тигле…

Храбрецы и певцы. Вы недаром в России возникли.

А Рубцов на прощанье оставил стране завещанье…»

(и т. д.),

а вот о Юре:

«Как нагрянули, ух!

И к вершине, где властвует Слово,

(имеется в виду Олимп)

Только там уж давно вторит эхо строфе Кузнецова.

В ней — порыв вихревой…

Сердцу — знобко и жарко.

За таких молодцов пьют до дна мою царскую чарку.

Сам я выпить готов! Разнуздайте коня, отпустите…»

(и т. д.)

Строка: «Как нагрянули, ух!». Имеются в виду супротивники Юрия, пытающиеся занять вершину Олимпа, а там уже давно «Вторит эхо строфе Кузнецова». Он уже давно там, покорив вершину.

Конечно, дорогая Батима, со временем я напишу о Юре, надо только найти в рукописных развалах кое-какие записи наших бесед, разговоров и споров.

В моей жизни свой трепетный свет оставили два Юрия — Селезнёв и Кузнецов. Оба стоят перед моим внутренним взором — выдающиеся творцы и неувядаемые личности. Они со мной навсегда — и в их книгах, и в моей памяти.

Когда я узнал об утрате Юрия Поликарповича, то звонил, просил прислать мне журнал с некрологом. Редакция прислала мне 2 экз. И ещё я написал Станиславу Юрьевичу письмо-соболезнование.

Если будет готовиться сборник воспоминаний, то сообщите, пожалуйста, я пришлю стихи и прозаические тексты. Если это будет необходимо, конечно.

Последний раз я виделся с Юрой в Петербурге на Пленуме Союза писателей, в зале, где нас принимал губернатор Владимир Яковлев. Потом были в Невской лавре. Более всего я поразился запечатлённой скорби на лице Юры, его как бы отстранённости, замкнутости и глубокого ухода в себя, им владела неразрывная интеллектуальная концентрация своих мыслей и размышлений, поэтому из-за пленумовской суеты он как бы выпал и был только с самим собой.

Но я был тепло им встречен, мы немного поговорили, пожали руки друг другу… И вот — последний прощальный привет от него — публикация цикла стихов. Вечная ему Память, Царствие Небесное! Да будет ему земля пухом. Я ходил в церковь, ставил поминальные свечи. И с горечью в душе живу сейчас: жалко маму и жалко Юрия.

Держитесь, Батима. Я разделяю с Вами Ваше большое горе. Молюсь за Юру.

Ваш Геннадий Морозов

* * *

Слушая шелест…

Юрию Кузнецову

Такое бывает в душе состоянье —

Задумчив становишься, тих.

И слушаешь чутко берёз трепетанье,

Идя по тропе среди них.

И воздух вдыхая прохладный, с горчинкой,

Подумаешь: как же он чист!

А тронешь ладонью сырую осинку —

На кепку спланирует лист.

Ты будешь идти по земле еле-еле,

Качая плечами слегка,

Качать будут лапами тёмные ели,

Качаться, блестеть облака.

И слушая шелест и шорохи листьев,

Шуршание жёлтых осок, —

Почувствуешь вдруг, что под ветреной высью,

Как молод ты и… одинок.

Бродя среди этого шороха, шума —

Не будь же угрюмым, мой друг,

Когда среди смутной, рассеянной думы

Мелькнёт что-то светлое вдруг…

1975, Ленинград

Геннадий Морозов

Геннадий Сергеевич Морозов родился 10 сентября 1941 года в Касимове. Окончил Литинститут. Первый сборник стихов «Мещёрский городец» выпустил в 1974 году. Живёт в Санкт-Петербурге.

Сергей Небольсин. Юрий Кузнецов — мыслитель

Среди поэтов — то есть людей, которые образами делают не что иное, как мыслят — Юрий Кузнецов вдвойне поэт и вдвойне мыслитель.

Серебристая трещина мысли — его слова. Они и в пользу мысли вообще, и в пользу мысли тонкой, и в пользу мысли как тревоги. Мысль — и знак невидимо-тонкого разлома, и какой-то целебный припой, залечивающий надтреснутое. Для расколотого или надломленного это и мёртвая, и живая вода.

Сказанное и написанное Кузнецовым даже помимо поэзии — это напряжённая, не знающая покоя мысль. И в поэзии он вдвойне образен — по насыщенности, густоте, бездонности образов. О, глубоко коренная его поэзия, которая корнями и питается от матери сырой земли, и её же скрепляет, да ещё соединяет при этом и недра, и небеса — она в целом именно бездонна.

И он вдвойне мыслитель — не потому, что помимо поэзии мыслит ещё и в статьях или лекциях, а потому что собственно поэтическая мысль его стихов сквозь достоверность житейского, исторического, личного неуклонно, мучительно, и нередко мучая и нас, пробивается к безмерностям и неотменимостям чего-то гораздо большего, чем жизнь и история.

Художественная литература даже и без этого высший вид мышления: постижение чего бы то ни было полнее, точнее и одухотворённее, нежели это дано любой специальной и отдельной науке. У Юрия Кузнецова его мышление образами — это какая-то сверхмысль.

Расположенность к сверхмышлению — драгоценное свойство и всей нашей литературы — не знаю откуда или не решаюсь впасть в словеса, но доставшееся ей и даром, и под расписку о её непременном и должном использовании в порядке обязательства. Не надо обкрадывать эту истину через отсылку к особым и невесёлым, к нашим сугубо русским обстоятельствам. Мол, у нас некие чёрные силы издавна или изначально не давали ходу что свободным наукам, что свободе газетного слова. От этого якобы и взяла наша литература на себя совершенно чуждую искусству слова ношу.