Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове - [13]

Мы жили во тьме при мерцающих звёздах,

Собой освежая и землю, и воздух.

А утром легчайшая смерть наступала,

Душа, как роса, в небеса улетала.

Мы все исчезали в сияющей тверди,

Где свет до рожденья и свет после смерти.

«Всё связано во Вселенной: малое и большое, близкое и далёкое, старое и новое», — говорит сам поэт, являясь летописцем этой Вселенной, даже названия книг Кузнецова являются символами этой летописи: «Гроза», «Во мне и рядом — даль», «Край света — за первым углом», «Выходя на дорогу, душа оглянулась», «Отпущу свою душу на волю», «До последнего края», «До свидания! Встретимся в тюрьме», «Пересаженные цветы», «Русский узел», «Русский зигзаг», «Золотая гора», «Ни рано, ни поздно», «Душа верна неведомым пределам», «После вечного боя», «Ожидая небесного знака».

Мой учитель Ал. Михайлов говорил: «Слово родилось из огромного желания человека вырваться из гнетущего плена немоты. Вместе с великим благом, которое оно принесло человечеству, благом общения и способности мыслить, слово открыло возможности и для лжи, источения яда. Поэзия родилась для блага, она уловила перворядное назначение слова и утвердила себя как самая изящная и синтетическая форма мышления.

Она есть верховный акт мысли. Поиски наиболее концентрированного, эмоционального и эстетически эффектного воплощения мысли — вот неумирающая традиция мировой поэзии».

Вот этот «верховный акт мысли» является главным и для Кузнецова. Вот стихотворение «Книги»:

От проницательного чтенья

Вся обнажается до дна

Литература самомненья,

Где копошится злоба дня.

Где топчут бисер свиньи быта,

На ум дерзает интеллект

И у разбитого корыта,

Как вещь в себе, сидит субъект.

Но попадаются глубины,

В которых сразу тонет взгляд,

Не достигая половины

Той бездны, где слова молчат.

И ты отводишь взгляд туманный,

Глаза не видят ничего.

И дух твой дышит бездной странной,

Где очень много своего.

Это там, «где очень много своего и „дух твой дышит бездной странной“, бьётся его живая, трепетная, беспокойная мысль, которая, нарушив молчание, рвётся в глубь веков, раскатывая мир в яйцо мифа, в чудо образа, в силу символа, где чувства упрятаны в глубинах мира, мифа и символа, достигая внутреннего союза мысли и чувства».

Есть у меня в душе одна вершина

С певучим эхом… Дремлет жизнь моя,

Но чутко отзывается и длинно

На первый луч иного бытия.

Ещё душа темна наполовину,

Но властный луч иного бытия

Заставил петь и трепетать долину,

Но этот трепет слышу только я.

Это и есть поэзия умного сердца, где мысль, рождённая чувством и движимая им, ждёт и от нас более живого отклика души, а душа, по Кузнецову, верна неведомым пределам.

Кузнецов признаётся:

«Свой первый символ я увидел воочию, и ему обязан первым воспоминанием. Мне было с небольшим два года. Помню, как долго открывал тяжёлую калитку с высоким кольцом, ту самую, перед которой недавно стоял отец.

Выйдя на улицу, увидел сырой, мглистый, с серебристой голубизной воздух. Ни улицы, ни забора, ни людей, а только этот воздушный сгусток, лишённый очертаний. Конечно, такое воспоминание не случайно. Это было то самое туманное дремлющее семя, из которого выросло ощущение единого пространства души и природы. Возможно, оттуда идёт загадка „космической туманности“ многих моих строк о мире и человеческой душе».

Это очень важное признание. Здесь мы находим ключ к пониманию самой сути поэзии Кузнецова — единство пространства души и природы.

По верному определению Николая Дмитриева: «Читателям открылся космос, страшная своим безразличием к человеку бездна. Но каким бы холодом ни веяло от „космических стихов“ Кузнецова, его мужественное предстояние перед непостижимым воспринималось как заступничество за человека. „Я пришёл и ухожу один“, — сказано о себе и обо всех».

Особого разговора требуют и поэмы Кузнецова: «Дом», «Золотая гора», «Сказка гвоздя», «Змеи на маяке», «Афродита», «Красный сад», «Путь Христа», «Сталинградская хроника», где он достиг небывалых глубин и высот поэтического слова.

Зададимся тем же вопросом, что и мой друг Николай Дмитриев: «Каковы особенности поэтики Кузнецова в дополнение к тому, что уже сказано?»

Это — многозначный символ, служащий стержнем многих созданий, яркая антитеза, необычайно чёрный поэтический образ, дерзость заглядывания в самые тёмные закоулки души, умение, подобно Даниле-мастеру, быть в опасной близости от тёмной силы.

* * *

Хочу закончить блестящими стихами Юрия Кузнецова «Здравица»:

То не ворон считают соловьи —

Мы говорим о славе и любви.

Бокал обвит змеиным женским телом,

Стряхни змею! Займёмся русским делом,

Пуская из ноздрей заморский дым.

Но где же слава, Кожинов Вадим?

За горизонтом старые друзья

Слились, а новым доверять нельзя.

Твой дом парит в дыму земного шара,

А выше Дионисий и гитара,

И с книжной полки окликает Рим:

— Мементо мори, Кожинов Вадим.

Смерть, как жена, к другому не уйдёт,

Но смерти нет, а водка не берёт.

Душа верна неведомым пределам.

В кольце врагов займёмся русским делом,

Нас, может, двое, остальные — дым.

Твоё здоровье, Кожинов Вадим.

г. Махачкала

Магомед Ахмедович Ахмедов родился 13 ноября 1955 года в аварском селении Гонода. В 1979 году окончил Литинститут. Первый поэтический сборник на родном языке «Ночные письма» выпустил в 1979 году. На русский язык стихи поэта переводили Сергей Васильев, Евгений Семичев, другие очень талантливые литераторы. Народный поэт Дагестана.