Мир меняющие. Один лишь миг. Книга 2 - [52]

чтобы напоить-накормить и спать на мягком уложить. Бардема не было видно, сердце заныло от

томящего предчувствия. Но вскоре разглядел, как купец злобно поблескивает глазами на своих

стражников — молодой Пергани был связан и сидел, привалившись к стене неподалеку от костра,

почти на грани видимости. Вальд бесшумно — по мере возможности — отполз назад, туда, где его

не заметят и не услышат. И последние силы были на исходе, и плана больше никакого не было.

Вальд подумал, что зря он тогда Стелу не послушал: надо было Кира взять, и помощи у кастырей

попросить, а он все решил сам сделать. Эх, ну зачем вот Стелу-то взял с собой, расспросить

хорошенько и пусть себе в Мире оставалась, она и так в жизни хапнула печалей полной ложкой. А

теперь сиди, как дурак. Получил, что хотел получить, где Стела теперь — кто знает. Как он в глаза

кровнику посмотрит, скажет, что, мол, прости, брат, так получилось? Дожидайся смерти, и сам

сдохнешь, и помочь никому не поможешь.

Вальд приподнялся с редкой травки, судорожно вцепившейся белесыми корешками в песок, впился

ногтями в ладони, да так, что от боли зубами скрипнул, поднял окровавленные кулаки к медленно

бледнеющему небу и взмолился. Молился молча, чтобы не выдать себя, молился не богам, хотя и

верил в Семерку, молил о помощи ту, которую шел спасать: «Мама, мамочка! Подумай обо мне, дай

мне сил — чтобы пережить эту ночь и спасти тех, кто решил помогать мне, не дай пропасть тем,

87

87

кто мне дорог. Мама! Ты всегда была рядом со мной, я не верю, что ты не можешь меня услышать.

Я не верю, что ты забыла меня. Где бы ты не была, подумай обо мне. Вспомни же меня, твоего

сына!!!» Но не было ответа на его мольбу, лишь шорох трущихся друг об друга безлистых веток и

порывы ветра прозвучали в ответ. Черное отчаяние подкралось совсем близко, застилая свет и гася

надежду. Вальд сделал все, что было в его силах. Перед глазами потемнело и он бессильно

повалился на песок.

Глава 14.

Пыльные будни.

...В темных пыльных хронилищах тускло и тоскливо. Нет ни ярких красок, ни радости, ни

любви. Лишь отчаяние и вечное предчувствие еще более страшных испытаний. Нет памяти… Не в

чем черпать силы и мужество, когда ты оказываешься узником мрачных чертогов темнобородого. В

огромной пыльной зале, там, где всегда холодно, в грязные узкие окна бьют лучи вечного не

гаснущего света, влачат свое существование спешенные проклятые. Те, что не оправдали надежд

своего властелина, те, что не смогли удержать данное им могущество. Они теперь навеки обречены

помнить об этом. Бывшие драконы, чей вид не внушает никакого страха, жалки в своей немощи.

Они обречены ходить по пыльным плитам, подгоняемые девятихвостой плетью безжалостной

надсмотрщицы. Они бредут, задевая друг друга сломанными и обожженными крыльями, с которых

никогда не прекращает капать кровь на пыль, которая мгновенно и жадно впитывает багровую

жидкость. Спешенные проклятые бредут, шипя от непрекращающейся боли ран и ожогов. Иногда

колонны, что подпирают незримый в высоте сводчатый потолок, рушатся, распадаясь на громадные

куски камня, который в незапамятные времена был тщательно отполирован безвестными

мастерами. Иногда эти каменный обломки попадают на кого-нибудь из спешенных, но их собратья

по несчастью не спешат на помощь. Такие события вносят хоть какое-то разнообразие в их

вечность боли, унижения, страданий и сожалений об утерянной силе и власти. И только такие

события позволяют им остановиться, потому как надсмотрщица должна обеспечить их

бесперебойное движение и поддерживать в них жизнь. И она поднимает камни, с неженской силой

откидывая их прочь, туда, где открыты настежь широкие двери, в льющийся сквозь них пыльный

свет. В эти двери можно лишь войти. А надсмотрщица, освободив того несчастного, которого

завалило каменными осколками, продолжает свою монотонную работу, временами покрикивая на

своих подопечных хрипловатым, сорванным голосом. Раздастся щелчок плетки, и вновь пошли

кружить в пыльном полусвете спешенные проклятые. И надсмотрщице нельзя остановиться, и

задуматься некогда о том, кто она и почему здесь. И память зудит от этого, как незаживающая рана,

пытаясь найти разгадку этого существования, уже кажется вот оно, воспоминание, уже теплыми

лучами касается твоих мыслей, но нет. И это лишь для нее — это ее личное хронилище. Для

88

88

падших драконов — наоборот, незатихающие воспоминания о былом могуществе и потерянных

возможностях. И для всех них — пыль, тоска, затхлость, безысходность и уныние. Не было, нет и

не будет ничего иного, кроме этого. И это вечность.

Снова обрушилась колонна, придавив самого жалкого из узников, когда-то толстяка и

обжору, ныне с обвисшей кожей и жалкими потерянными глазами, ищущими сочувствия, вечно

клянчащего что-нибудь съестное. Надсмотрщица подошла к обломкам, наклонилась, чтобы удобнее

ухватиться за острые края — по привычке. Теперь она не могла порвать одежду — любой порыв