Мир как икона Божия - [14]

Иногда я думаю о Феликсе как о последнем представителе «серебряного века». С одной стороны – несомненная тяга к духовности, к православию, с другой – отсутствие должной критики по отношению к себе, к светской культуре. Какая-то путаница между собственным творчеством и теургией, передоверие к себе и грандиозные претензии на значимость собственной личности. Всё это расцвело тогда, в век этот «серебряный» махровым цветом. Но дал этот цвет плоды горькие и трагические в судьбах прежде всего самих «творцов». Брюсов, Бальмонт, Блок, Цветаева, Есенин, Скрябин, многие другие – сплошные разочарования и крушения грандиозных планов и надежд. Причина, конечно, в отсутствии трезвости, присущей церковному сознанию, трезвости, основа которой – смиренное хождение перед Богом. Кто мы такие? – рабы неключимые. И это должно быть в душе искренне, по-настоящему.

Вячеслав Иванов, один из корифеев «серебряного века», столь любимый Феликсом и близкий ему по духу замечательно выразил эту духовную муть своего времени:

«Так долго с пророческим мёдом

Мешал я земную полынь,

Что верю деревьям и водам

В багряности рдяных пустынь

Всем призрачным фата-морганам,

Всем песням воздушных сирен,

Земли путеводным обманам

И правде небесных измен».

Часть 3. Диссидентство и отход от него

Была среда, 12 марта 1980 года. Весна. За окном солнце и ослепительно сверкающий снег. Пользуясь свободным расписанием на своей работе в Реставрационном Центре, я был дома и сидел со своей трёхлетней дочерью. Жена в это время была на дежурстве на своей работе. Я занимался тем, что пытался накормить дочь манной кашей, к которой ту неё было сложное отношение. Трудно было уговорить сесть первую ложку, но если это всё же удавалось, то потом она управлялась с кашей с большим удовольствием. Может быть, это была такая игра? В общем, погода была чудесная, настроение тоже, развлекались, как могли.

Часов около 12 дня раздался звонок в дверь. Я подумал, что скорее всего это пришли меня арестовывать. Звонить в дверь мне в это время в общем-то было некому, а дело уже несколько месяцев как шло именно к тому, о чём меня не раз уже предупреждали соответствующие органы.

В КГБ в этот период очень не хотели новых арестов, но, как они потом мне сами говорили, им было со стороны высшей партийной власти велено прекратить деятельность несанкционированных комитетов, семинаров и изданий, поэтому они были вынуждены сажать тех, кто не соглашался с их незаконными требованиями. Глеба Якунина посадили в конце 1979, через два года после того, как мы образовали Христианский Комитет защиты прав верующих. И его и меня предупреждали несколько раз, что если мы не прекратим свою деятельность, то окажемся в тюрьме. Естественно, мы на это отвечали, что ничего противозаконного не совершаем, считаем деятельность комитета нужной и для верующих, и для блага страны, поэтому прекратить её никак не можем. А если они всё-таки нас арестуют, то это – их дело, а не наше.

При создании Комитета к нам присоединился ещё иеродиакон Варсонофий (Хайбулин).

Мысль о необходимости создания такого Комитета пришла к нам с Якуниным одновременно, но независимо друг от друга и совершенно разными путями.

Я работал тогда в Реставрационном Центре им. акад. Грабаря в должности заведующего отделом методики и технологии реставрации произведений искусства.

И вот однажды меня и ещё одного физика из нашего отдела вызвал к себе зам. директора по научной работе. С этим физиком мы дружили: он, как и я, был православным и даже впоследствии стал монахом. Итак, вызывает нас зам директора. В чём же дело? Оказывается к нему пришёл устраиваться на работу ещё один физик, раньше работавший в физическом институте им. Карпова. А теперь почему-то решивший устроится на работу к нам. Привязать физику к реставрации произведений искусства сложнее, чем химию, но можно, да и звучит внушительно – вот она где у нас, наука.

Внешне этот предполагаемый сотрудник выглядел довольно необычно, держался расковано, но вежливо и отличался некоторым апломбом и заметной самооценкой выше среднего уровня, что и не скрывал. Высокий худой брюнет, грузин, но совершенно обрусевший, видимо не в первом поколении. Некая расслабленность и спокойствие чувствовалось не только в его позе, но и в манере держаться и говорить. В выражении лица, в разговоре он производил впечатление человека умного и необычного. В общем, сразу было понятно, что есть здесь какое-то второе лицо, более значительное, чем просто соискателя работы в области реставрации. Поговорив о том, чем бы он мог у нас заниматься, мы разошлись, не решив ещё вопрос о его приёме окончательно. Настораживало это второе его лицо, ждать можно было много интересного и неожиданного. Наш начальник предоставил решать этот вопрос мне, посоветовавшись со вторым нашим физиком. «А не тот ли это Чалидзе, который входит в Сахаровский Комитет по правам человека»,– предположил мой более осведомлённый коллега. Я сказал, что , если тот, то надо взять на работу, а если – нет, то не стоит. Легко выяснилось, что это он самый и есть. Теперь легко объяснялось, с чего это его потянуло «на прекрасное» от родимой и достаточно серьёзной физики. Чем физика серьёзнее, тем меньше с точки зрения властей нужны ей такие инициативные в общественном плане люди. Из карповского института его, очевидно «ушли», а тихая заводь реставрационного центра была местом более походящим для людей не совсем вписывающихся в «самый прогрессивный общественный строй». Потом Чалидзе и сам говорил мне, что дорожка, которая привела его в нашу реставрацию была, очевидно, проложена заботливой рукой КГБ. Реставрационный центр отнюдь не режимный объект, да и вообще «отстойник» (термин не я придумал), куда собирались люди не самые подходящие для строительства коммунизма. У нас там вся парторганизация состояла из нескольких человек на несколько сотен сотрудников. У людей были несколько иные интересы, чем карьерный рост и даже высокая зарплата. Вот Чалидзе туда и «запихнули», подальше от серьёзной научной работы.