Мир фантастики 2010. Фактор города - [13]

Дон сжимает челюсти. Его лицо становится непроницаемым, как стена.

– Нет ничего ужасного в привязанностях, – поверить не могу, что это говорит тот самый Орех, с которым я работаю бок о бок вот уже двенадцать лет! – Нельзя быть живым и совсем не испытывать их. Это под силу разве только камню.

Я открываю рот для протеста, но не произношу ни слова. Если уж Дон остался глух к учениям мудрейших, разве прислушается он сейчас к моим косноязычным возражениям?

– Два дня назад она получила известие, что ее имя внесено в списки пустых. Не спрашивай, кто и каким образом оповестил ее, об этом не знаю даже я.

Перемещение произойдет послезавтра. Отсрочка вызвана тем, что еще не окончена последняя проверка контактов Лилли.

– Ушам своим не верю, – говорю я зло. Во мне нет и следа спокойствия. Красный плевок летит мимо мусорного желоба.

– Поначалу и я не верил своим, – кивает Орех. – Но чем дольше я думал об этом, тем меньше у меня оставалось сомнений. Сегодня они окончательно исчезли.

– Исчезли сомнения? – кричу я шепотом. – Да они же просто поглотили тебя! Иллюзия затмевает в твоих глазах ту единственную истину…

– …в которой уверяют нас священные тексты, – подхватывает Дон. В голосе его издевка, и меня берет оторопь. – Я давно думаю об этом, Тьен. Не встреть я Лилли, я и сам пришел бы к неизбежному выводу рано или поздно. Никаких новых времен не наступало, друг. Нами по-прежнему управляет не божественная, а людская справедливость. Только теперь мы не выбираем форму, в которую она может облекаться. Мы с малых лет учимся бесстрастию и отрешенности, мы умеряем чувства дыхательными упражнениями и поддерживаем постоянное благодушие с помощью бетеля. Нам внушают, что в мире нет ничего настоящего и что высшая мудрость – в разрушении всех связей с миром…

– Ты сомневаешься и в этом? – Во мне уже не осталось сил удивляться.

– Повторяю, Тьен, я больше ни в чем не сомневаюсь. Сомневаешься ты.

– Нет, – говорю я твердо.

– Да, – отвечает Дон. – Ты видел списки; ты знаешь, что их составляли не руки богов.

– Их составляли руки богов. И они же покарали меня за грех сомнения.

– Высшая сила обходится без бумажной работы, – усмехается Орех. – А наказание обеспечил тебе тот, кто застал тебя на месте преступления.

– Говорю же тебе, меня никто не видел.

– И у стен есть глаза и уши. Конечно, тебя видели. И в глубине души ты знаешь это и боишься, что за тобой продолжают наблюдать. Ты ведешь безупречную жизнь, ты посещаешь храм и цитируешь мудрых, но ты не можешь обмануть себя.

Я вдруг устаю спорить и доказывать очевидное.

– Что тебе нужно? – спрашиваю я равнодушно. – Или ты позвал меня перекидываться словами?

– Ты прав, – Дон закусывает губу. – Я не стал бы смущать твой покой, если бы не имел в этом корысти. Видишь, я честен.

Разрази тебя гром с твоей честностью, думаю я угрюмо.

– Я твердо решил, что не дам Лилли умереть. Я знаю ее как себя самого – в ней нет зла. Она не нуждается в очищении; пустой жетон приговорит ее просто-напросто к убийству… В нашем распоряжении остался один завтрашний день. Я собираюсь бежать вместе с Лилли и предлагаю тебе присоединиться к нам.

– Бежать, – повторяю я горько. – Поистине нечистота души мешает рассуждать здраво. Бежать – куда?

– На корабль-призрак, – спокойно отвечает Дон, и я снова вздрагиваю.

– Это легенда, – говорю я глухо. – Миф.

– Корабль-призрак существует, и Лилли знает его нынешние координаты. Все что нам нужно, это захватить челнок и оторваться от Земли.

– И от преследования, – добавляю я иронично.

– И от преследования, – соглашается Орех. – Поэтому нам нужен пилот. Настоящий пилот, ас, прирожденный крылатый. Который летал десять лет, а на одиннадцатый вдруг решил, что его истинное призвание – быть садовником. Три – один – шесть. Три – один – шесть. Но сердце бьется слишком быстро.

Наше общество построено на покорности и самоограничении, – звучит хриплый голос в моих ушах. – Нам говорят, что мы движемся к блаженству, а на самом деле мы шебуршимся в навозе. И скарабеи, и соколы. Созидаем навозный трон для недосягаемых бессмертных. Стоит кому-то задуматься, остановиться, воспротивиться – ему выпадает пустой жетон. Я больше не хочу этого, Тьен. В бесстрастии нет ценности. Я хочу любить свою женщину и знать своих сыновей. И не желаю, чтобы чужая воля определяла мое будущее.

Я сейчас уйду, – добавляет он после секундной паузы. – Подумай о том, что я сказал. Загляни в свое сердце. Я не появлюсь завтра в оранжерее, но буду ждать тебя в этот самый час на этом самом месте, в роще бумажных фонарей. До завтра, Тьен, – очень надеюсь, что до завтра.

Я не отвечаю, и Орех уходит.

Ветер раскачивает над головой бумажные фонарики.

Загляни в свое сердце, сказал Дон на прощание. Я кладу руку на грудь, и ладонь чувствует холод жетона: мое сердце закрыто. Мы шебуршимся в навозе, эхом отдается в голове, и я чувствую приступ тошноты. У бетеля вкус фекалий, в воздухе запах нечистот, мысли мои – беспорядочная куча дерьма… Я убыстряю шаг.

Наше общество построено на покорности и самоограничении, сказал Орех. Нет, это поверхностный взгляд, мысленно восклицаю я. Наше общество построено на страхе и надежде. Покорность – это только способ победить страх; самоограничение – возможность осуществить надежду.