Мир дома твоего - [37]

Я спросила Валю: “Почему — разбойников?” — “Потому что они очень хорошие”. Ответ был такой решительный, что спорить было глупо. Мой собеседник отлично знал, “что такое хорошо и что такое плохо”. Он уже освоил уйму книг, в которых красной нитью проходит мысль: “Быть хорошим — хорошо, а быть плохим — плохо”. Откуда же у пятилетнего ребенка такой отрицательный идеал?

Недавно он спросил: “Откуда происходит Все?” Даже папа, окончивший два вуза, не мог ответить. Валя хороший человек, умный, добрый и справедливый. Когда он был совсем маленький, ему пришлось защищать кошку от собаки, которую он сам боялся. Однажды он даже бросился драться с Петькой, который обижал его друга, а Петька — гроза всего дачного поселка.

Но драчуном и забиякой Валя никогда не был: наоборот, он очень не любит, когда дерутся. В детском саду он не прижился. Сначала ему там нравилось, но однажды он вернулся домой грустный и больше не хотел идти в сад. Выяснилось, что один мальчик его ни за что ударил. Потом он стал простужаться и радовался, что не надо идти в сад. Воспитательница сказала: “ребенок не садовский”. Пришлось маме оставить работу.

Когда Валя идет с мамой за ручку, прохожие говорят: “Какая хорошая девочка!” “Я мальчик!” — обиженно протестует Валя. Он очень вежливый и воспитанный ребенок: “Пожалуйста... Спасибо... Простите, я больше не буду”. Валя слушается маму и папу. Что его накажут или нашлепают — это ерунда, он может не заплакать даже от укола. Но вот когда мама вдруг становится сердита, почему-то вдруг сразу не любит его и не хочет мириться, Вале становится очень плохо и даже страшно. Раньше он долго и горько плакал. А потом стал очень послушным, обо всем спрашивал маму: “Можно?” Маме даже надоело отвечать.

Слушаться тяжело: все-то ему нельзя, всюду он виноват. Залезать на дерево нельзя — упадешь, прокатиться с горки нельзя — разобьешь нос, снять свитер в жаркий день нельзя — простудишься, попадешь в больницу. И мальчик стал очень рассудительным и осторожным. Даже когда мама разрешает спрыгнуть с лесенки за руку, он не хочет: “Упаду, расшибу нос”. Ему говорят: “Трусишка”. Валя завидует Петьке: он смелый, на деревья лазает, со всеми дерется, никого не боится, взрослых не слушается. Валина мечта — побороть Петьку. Но с ним лучше не связываться, лучше сказать маме. Ему тогда говорят: “Ябеда”. Нелегко живется ребенку.

Но однажды он устроил бунт: вдруг перестал слушаться. Я в душе обрадовалась: ребенок проявляет волю. Но тут и мне досталось. Сидим за столом, мирно беседуем, вдруг... От неожиданности опрокинула чашку с чаем: “Валя?!” Смущенные родители объясняют, что уже несколько дней в доме бедствие: ребенок начал щипать всех подряд. “Все ясно, налицо — скрытая агрессивность, насилие за насилие”, — рассудила я в качестве “специалиста”. Но мне лично не хотелось быть жертвой этой “закономерной реакции”. “Давай договоримся, Валик, —предложила я, —как только ты меня ущипнешь, я тебе — щелчок в лоб. Такая у нас игра будет. Договорились?” Ущипнул — щелчок в лоб, посильнее, чтобы почувствовал. Ни слез, ни обиды: договорились, игра такая. Второй раз — то же. На третий — Валина рука протягивается и отдергивается. На четвертый — рука тянется и прячется за спину... Так при помощи этой нехитрой “методики” с дурной привычкой мы справились: больше Валя к ней не возвращался.

Пусть не подумают Валины папа и мама, что я осуждаю их за плохое поведение ребенка. Я-то знаю, как они стараются. Легко ли воспитать единственного ребенка, сверхчувствительного, возбудимого, с активным темпераментом? Дать ему волю — будет своевольным, непослушным, распущенным; постоянно одергивать и наказывать — будет безвольным и пассивным. Как найти меру? Кто может научить этому? Мера всегда индивидуальна, нельзя ее научно вычислить, найти алгоритм: как, когда, насколько наказать... Воспитание сродни искусству. У художника есть своя техника, правила, каноны искусства; но самое главное совершается в таинстве творчества. Когда оно свершилось, можно “поверить алгеброй гармонию”, но самому творчеству эта алгебра не поможет. Мера вискусстве воспитания — и самое главное, и самое трудное. Но вернемся к Вале.

До “разбойничьей серии” Валя прислал мне рисунок, в котором заяц храбро целится в страшного волка. Я поняла: это он про себя. После зайца — разбойники.

Всякий скажет, если ребенку нравятся разбойники, это тревожный сигнал: следуя такому идеалу, он может вырасти хулиганом и даже правонарушителем. Да, но Валя не говорил, что хочет стать разбойником: он хочет играть разбойников на сцене. Но почему же все-таки разбойников? Потому что они сильные, ловкие, смелые! А почему же тогда не героев, не богатырей, не добрых молодцев? А потому что разбойники не боятся делать то, что запрещают. А Валя этого боится больше всего. Он хочет быть сильным, ловким, смелым, но ему нельзя лазать на деревья, кататься с горки и играть с Петькой. Разбойником он и не мечтает стать, потому что мама с папой не разрешат. Но играть разбойников на сцене; как папа играет в театре, — это можно: и свободой насладишься, и никто не накажет. Разбойник для Вали — идеал смелости, независимости от власти старших, выражение протеста против этой власти. За этим негативным идеалом стоит истинно духовное стремление к свободе и развитию мужества.