Мир чудес - [21]

Все это воскресенье мы работали не покладая рук. Я перестал бояться, так как Виллар и Чарли были мной довольны, и, хотя по-прежнему говорили обо мне так, словно у меня не было ни ушей, ни мозгов, в вагоне установилась веселая и возбужденная атмосфера, и причиной тому был я. Не буду делать вид, будто я мгновенно освоил все премудрости Абдуллы, но даже когда это произошло, меня пришлось учить работать медленнее. Я считал, что главное — проделать все как можно быстрее. Виллар и Чарли знали — хотя так и не взяли за труд сообщить мне об этом, — что размеренный и даже замедленный темп производит на зрителей гораздо большее впечатление. Мне еще многое предстояло узнать. Когда я устраивался внутри Абдуллы, моя голова оказывалась на уровне его шеи; здесь в его одеянии была устроена щелочка, чтобы я мог видеть сквозь проволочную сетку, выкрашенную в цвет халата Абдуллы. Я синхронизировал свою работу, наблюдая за действиями Простофили. Мне нужно было научиться жать на педаль, производившую механический шум, который имитировал работу сложной начинки автомата. А ведь ничего не стоило забыть про педаль или нажать на нее слишком сильно, отчего Абдулла жужжал и щелкал чересчур громко. Но самое трудное было так наклонить голову, чтобы увидеть, какую карту выбрал Простофиля и положил на поднос. Как я уже сказал, дно у подноса было стеклянное и снизу находилось зеркало, чтобы я мог разглядеть масть и достоинство карты. Но не думайте, что это было совсем уж просто — света едва хватало. А мне нужно было быстро и без ошибки выбрать правильную карту. Колода карт, точно такая же, какую давали Простофиле, была разложена в кассе, спрятанной в скрещенных ногах Абдуллы. В этой кассе было восемь ячеек, где лежали карты, разобранные по мастям и по старшинству от двойки до десятки, а валеты, дамы, короли и тузы лежали отдельно. Внутри Абдуллы царила темнота, и времени для выбора карты было мало, а потому от меня требовалась немалая сноровка.

Меня это захватило, и я работал без устали, чтобы отточить все до совершенства. Даже сказать не могу, сколько раз мы репетировали, после того как я усвоил общий принцип, но хорошо помню, что наибольшие трудности вызывало у меня управление руками, а любая ошибка здесь вела к провалу всего надувательского номера. Но мы трудились, как трудятся только те, кто занят упоительным делом — выступать перед публикой. Мы ненадолго прервались около полудня, чтобы перекусить; моя доля состояла из кучи сдобных булочек и бутылки молока. Гас запретила держать меня впроголодь и перегружать работой, и я, хотя все еще и был слаб, с голоду, конечно, не умирал.

День выдался жаркий, а в Абдулле было еще жарче. Вдобавок там стоял тяжелый запах из-за папье-маше и клея, и было очень душно. За тридцать шесть — или около того — часов моего заточения я, хотя и не выпил ни глотка, вынужден был мочиться, а это ничуть не освежило атмосферу тесной каморки. Мало того (правда, узнал я об этом немного позднее), прежде Абдуллой управлял карлик, который, вероятно, не очень заботился о своей гигиене, и потому чем жарче мне было, тем сильнее бил в ноздри острый запах разгоряченного карлика. Наверное, меня лихорадило от возбуждения, и, хотя я бы не сказал, что был в тот момент счастлив, меня обуяли жгучий интерес и тщеславие, и ничего лучше этого в моей жизни еще не было. Когда ты, Рамзи, учил меня магии, я испытывал похожие чувства, но совсем не в такой степени, потому что — не обижайся, пожалуйста, — ты делал свои простенькие фокусы из рук вон плохо. А здесь было — по-настоящему. Я не очень хорошо понимал, что это такое, но оно было великолепно, а я составлял его немаловажную часть.

Чарли, отличавшийся жизнерадостностью в той же мере, что и глупостью, старался превратить все это в развлечение. Он брал на себя роль Простофили и в меру своих талантов изображал самых разных Простофиль, каких только мог придумать. Играл он ужасно бездарно, но это было смешно. Скажем, он приближался к Абдулле в качестве дядюшки Зика — чемпиона по юкеру[27] из Центра дураков. Или Банкомета, деревенского рекордсмена по мелкому жульничеству. Или тетушки Саманты, которая ни за что не могла поверить, что ее обдурит какой-то там китаец. У него была целая галерея таких карикатурных образов. Мне пришлось просить его, чтобы он не смешил меня, потому что от смеха я не мог сосредоточиться на работе. А Виллар никогда не смеялся — он был старшим и требовал от меня максимальной сноровки в работе с механизмом. Чарли был щедр на похвалы — он с удовольствием говорил мне, что я замечательный малец, что у меня актерский талант и меня ждет блестящее будущее. Но от Виллара я ни одной похвалы не дождался; он был строг, если я ошибался, и требовал от меня полной отдачи. Меня это не обескураживало. Я чувствовал, что внутри Абдуллы я — в своей стихии.

Часов в пять Виллар и Чарли решили, что мы готовы и работу можно показывать Гас. До этого я не сталкивался с людьми, которые имели бы хоть какое-то отношение к актерскому миру, и мне очень понравилось, что Гас, забравшись в вагон, вела себя так, будто всех нас видит впервые. Виллар и Чарли тоже делали вид, будто дают настоящее представление, а Гас — настоящий зритель. Виллар произнес речь, которой я не слышал раньше: о чудесных способностях Абдуллы, о долгих трудах и гениальных прозрениях, которые потребовались для его создания. Все это время я сидел тихо, как мышь, и полностью убедил себя в том, что Гас и не подозревает о моем присутствии. Может быть, она думала, что я сбежал. Наконец Гас, будто против воли и одолеваемая подозрениями, вышла вперед — самый настоящий Простофиля, не то что один из комических персонажей Чарли, — сняла колоду и выбрала карту. Либо Гас сама знала толк в фокусах, либо Виллар подстроил мне эту трудную проверку, но выбранная ею карта оказалась тузом пик — старшей картой в колоде. И тут меня озарило; такие озарения (думаю, что могу сказать об этом без ложной скромности) и отличают меня от других иллюзионистов, даже самых искусных. В пиковой ячейке, под всеми «картинками», лежал джокер; именно джокером Абдулла под моим руководством побил туза, выбранного Гас. Конечно, гарантий это никаких не давало, но свидетельствовало о том, что неожиданности меня не смутят, и Чарли ахнул от восторга так громко, что непременно привлек бы любопытных, окажись кто-нибудь в тот поздний воскресный вечер у запасной ветки этой железнодорожной станции.