Мир Чаши. Дочь алхимика - [54]

— Смутьян?

— Да, есть тут один такой… Отец его, видите, из местных, замок штурмовал, вот там одна тварь Корневая полголовы ему и откусила. Черепушку-то нашли, обратно приставили да прирастили, а вот мозги, видать, вытекли все, и с тех пор все его дети-внуки на голову… того. А этот, смутьян который, в южной кампании участвовал, и вот там за безрассудство, в смысле за храбрость в бою, высочайшим указом пожаловали золотые шпоры. Герб себе придумал и пошел, значить, гадов чешуйчатых усекновлять, единорогов на блудниц приманивать и прочее «добро» утворять. Заклинателям теперь вознамерился отомстить, оттого и на Карн пошел. Бояться его нечего, тем более настоящему нобле, — трактирщик выразительно посмотрел на Жозефину, — его пожалеть в основном надобно, как сирого и юродивого. Карн тоже не боится, с подвозом продовольствия только туговато, но они справляются. А рыцаренок ентот гонцов в столицу шлет, чтоб войска прислали и магов, а гонцы, не будь дураки, все в корчмах ближайших оседают — тяжко, чую, у такого остолопа-то служить.

Покончив с завтраком, Жозефина не торгуясь вручила мужику четыре медяка. Тот, приняв деньги, с достоинством поклонился.

— Благодарствуем, госпожа. Всегда рады тихим и обходительным гостям. Случитесь мимо — заезжайте, будет для вас и стол, и кров.

— Благодарю и за стол, и за кров, и за доброе слово. — Они распрощались, и отряд, захватив немногочисленную поклажу, снова покачивался в седлах.

Уже ближе к закату они оказались на краю широкой, похожей на округлую чашу, долины. Юркой серебристой змейкой по ее дну бежала река, огибая могучую скалу, которую венчал темно-красный, цвета застывшей крови замок. Золотые лучи окрашивали его стены свежим багрянцем, но и в их сиянии он сохранял свою изначальную темную красоту и монументальную, давящую мощь, несколько неожиданную от небольшого, в общем-то, замка. Спустившись ниже, отряд сумел рассмотреть и подъемный мост, собранный из толстенного, в локоть, бруса, теперь служивший мостом обычным — он лежал, перекинутый через реку, от каменных врат к берегу, и обрывки удерживавших его прежде цепей свисали из оскаленных пастей неведомых чудовищ, вырезанных в замковой стене. Вход на этот мост перегораживали две кривоватые лесины, комлями и верхушками опиравшиеся на две рогатины. Сторожил загородку лихой копейщик, более всего напоминавший вчерашнего селянина, причем из деревни вовсе глухой и дальней — он и копье-то, неплохое кстати, держал будто вилы — путники аж поморщились разом, видя столь неподобающее обращение с благородным оружием. На копье гордо реял штандарт: белый всадник с протянутым мечом перед расколотым надвое довольно большим и черным чем-то в красном поле. При виде вооруженных верховых страж, едва не уронив копье, стянул с пояса небольшой рожок и испустив вполне приличную на слух, но неуместно веселую трель, закашлялся и все-таки выронил свое копье, которое, казалось, было радо хоть на миг избавиться от неумелых рук. Пока копейщик играл, стало быть, тревогу, было время осмотреться: судя по количеству котелков и палаток, в лагере обитало человек двадцать; если все были таковы, как этот страж, то бояться их следовало разве что пивной кружке.

На звук рожка из крайней палатки вылез еще один человек, на сей раз с путающимся в ногах мечом при поясе и плохо подогнанных доспехах, явно подержанных, купленных у предыдущего владельца, причем и прошлый, и настоящий их хозяин уход за броней полагали излишеством, недостойным настоящего воина. Лязгая при каждом движении, он подошел к отряду на десяток шагов и продекламировал, уперев одну руку в бок, а вторую простирая перед собой:

— Кто вы, путники? Я имею честь держать здесь осаду и должен знать, кто проезжает мимо.

Они перестроились, образуя наиболее выгодный для подобного общения и вполне удобный при начале боя порядок: в середине госпожа, за ее правым плечом — маг, бойцы по два с каждого бока на расстоянии пары шагов, причем крайние — на половину лошадиного корпуса впереди. К сожалению, Жозефина не имела возможности хихикать даже беззвучно, как ее северяне, и потому отразила на лице и в Узоре именно те чувства, что испытывает настоящий нобле, глядя на подобную пародию на это имя и вообще на человека. То были недоумение — как такое вообще смеет претендовать на герб, да еще и воображать, будто может подавать мне руку; презрение — знаешь ли ты, что нобле — это не только герб и замок, но и долг, честь, дух, история?.. и, наконец, полное нежелание с этим соприкасаться. По-человечески ей было несколько жаль нобелька, как жалеют юродивых и убогих.

— Ответьте сначала, кто вы и по какому праву вы находитесь здесь.

Тот приосанился:

— Я — рыцарь Расколотого Холма и нахожусь у этого оплота Корнеедов, дабы извести его с лица земли. Право же это дано мне мной, ибо здесь я — Закон!

— А знает ли о ваших делах корона? — все тем же голосом, от которого, казалось, индевела броня, спросила Жозефина.

— О, корона!.. Я послал гонцов, и вскоре сюда пришлют отборные войска, с тем чтобы очистить землю от этого презренного и в высшей степени поганого порождения Корней!