Мир Чарльза Диккенса - [4]

Одна из наиболее эмоционально напряженных глав книги — первая («Детство») — рисует нервного, болезненно восприимчивого мальчика, охваченного разнообразными страхами и галлюцинациями. Игнорируя фрейдистские домыслы Эдмунда Уилсона о ненависти Чарльза к отцу, автор как бы соглашается с ним в одном: он рисует мальчика, одолеваемого неврозами и преследующими его страхами. Автор обнаруживает такие стороны в его характере, которые впоследствии разовьются и обусловят приступы безудержного гнева и непреодолимой депрессии, зачастую владевшие писателем как в молодости, так и в особенности в зрелые годы.

Впоследствии, утверждает Уилсон, «своей железной волей» Диккенс «держал… безумца в повиновении», но эта «сумасшедшинка» для него неопровержимый факт. Показывая возникновение неврозов ребенка, Уилсон описывает ужас маленького Чарльза при виде замаскированных лиц. В его вопле «Ой, маска!» звучал непреодолимый ужас ребенка, подверженного фантазиям, даже навязчивым мыслям.

Труднее согласиться с Уилсоном, когда он объясняет ужас мальчика при виде любой маски страхом перед неотвратимой и непонятной тайной смерти. «И не проистекал ли его страх из интуитивного ребяческого понимания природы смерти?» — вопрошает автор, но, естественно, оставляет вопрос без ответа.

Воспроизведение и воссоздание внутреннего мира Диккенса в ранние годы жизни для Уилсона весьма существенно, и он недаром задерживается на нем довольно долго. В соответствии с данными современной науки Уилсон убеждает читателя в том, насколько важны были детские впечатления и детский опыт будущего писателя. Именно в первые годы жизни закладывался фундамент этой далеко не однозначной личности и даже его мировосприятия. И как бы много последующие годы ни начертали в его сознании, какой бы отпечаток они на нем ни оставили, основа была заложена вначале, когда мальчик рос нервным, чрезмерно впечатлительным и замкнутым, притом в мире собственных фантазий, в который он не пускал никого. Во внутреннем облике Диккенса-подростка Уилсон искал объяснения того факта, что интуиция превалировала в его творчестве над рациональным началом. Он испытывал «болезненную душевную напряженность», и это напряжение не покидает его потом никогда, даже в те годы, когда для всех окружающих он становится воплощением удачи и благополучия. Не лишено интереса то объяснение, которое Уилсон находит глубоко противоречивым общественным взглядам Диккенса, сложившимся как будто много позднее, но берущим начало опять-таки в раннем детстве. Как бы глубока и искрения ни была всю жизнь забота Диккенса о положении народа (т. е. бедняка в его терминологии) и то гневное обличение, с которым он обрушивается на его угнетателей, в Диккенсе все же всегда жило непреодолимое (и, возможно, неосознаваемое) чувство снобизма. И Уилсон находит ему объяснение в тщательно оберегавшейся «тайне» семьи Диккенсов, ее претензиях на «джентилити» (т. е. благородство происхождения), не имевших, впрочем, никакого реального основания.

Уилсон ищет в раннем периоде жизни писателя причины возникновения различных образов, созданных им позднее. Они рождались, по мнению Уилсона, из переосмысленных впоследствии воспоминаний о людях и их поступках, а также многих впечатлений, запавших глубоко в подсознание художника.

Среди впечатлений ранних лет — на этот раз уже юности, а не детства своего героя — Уилсон выделяет увлечение писателя Марией Биднелл, девушкой, обманувшей и глубоко разочаровавшей его в самой возможности подлинного чувства. Факт этот широко известен, но Уилсон придает ему большое значение. Он убежден в том, что психологическим прототипом всех женских образов в романах Диккенса до самого конца 50-х годов (когда он встретился с Эллен Тернан) становится с тех пор именно Мария. Отсюда его «голубые» героини, пустые, слабовольные, способные либо на предательство, либо на паразитирование, но совершенно лишенные индивидуальности.

Можно соглашаться или не соглашаться с догадкой Уилсона, но одно очевидно — женские характеры Диккенсу действительно никогда не удавались и все его героини от Роз Мэйли до Люси Манетт сохраняли одни и те же черты и свойства.

Одна из наиболее ярких и написанных по-художнически страниц портрета — изображение реакции Диккенса на внезапно пришедшую к нему славу. Успех одурманивает его своей внезапностью, заставляет менять курс всей жизни, опрокидывает привычный мир.

Страстное желание учиться и невозможность осуществить эту мечту и возникающие в этой связи не видные глазу людскому мучительные переживания… Существование скромного парламентского репортера и стенографа, для которого даже семейство его тестя — литератора Хогарта — кажется в ту пору принадлежащим к элите… И внезапно на Диккенса с оглушительной силой обрушивается слава. Двери, казалось наглухо закрытые перед ним, открываются: Молодой Боз становится после «Записок Пиквикского клуба» самым знаменитым писателем Великобритании. Опять общеизвестные факты? Бесспорно. Но Уилсон смотрит на них по-другому, стараясь опять-таки изнутри понять, как этот каскад удачи отражается на неустойчивой психике молодого человека. Неуверенный в себе, может быть даже страдающий комплексом неполноценности (правда, автор не употребляет этот термин), его герой в то же время убеждает себя в том, что он действительно неподражаем (а может быть, и непревзойден), что ему предстоят великие дела и молодой Диккенс их обязательно должен свершить. Укрепляется вера в свою «миссию», вдохновляющую его рождественские повести.