Мир без конца - [42]

Алиса сделала шаг вперед.

— Элфрик, не убивай.

— Отойди, женщина. — Мастер занес топор.

Всерьез испугавшись, Фитцджеральд на карачках быстро отполз в сторону. Элфрик опустил топор. Но не на Мерфина, а на дверь.

— Не-ет! — завопил тот.

Острое лезвие вонзилось в лицо длинноволосой девы и расщепило древесину.

— Прекратите! — кричал юноша.

Элфрик вновь поднял топор и с силой опустил. Дверь раскололась. Подмастерье вскочил. К его ужасу, по щекам текли слезы.

— Вы не имеете права! — Молодой человек хотел кричать, но издавал лишь какой-то свистящий шепот.

Элфрик занес топор:

— Отойди, козявка, не искушай меня.

Мерфин заметил в глазах мастера безумный блеск и отступил. Хозяин снова опустил топор на дверь. Резчик стоял и смотрел, а по щекам текли слезы.

11

Две собаки, Скип и Скрэп — из одного помета, хоть и не похожие друг на друга, — обрадовались встрече. Скип был коричневым, а Скрэп маленькой и черной. Скип тощий и подозрительный — типично деревенский пес, — а горожанка Скрэп упитанная и благодушная.

Прошло уже десять лет с тех пор, как Гвенда выбрала Скипа на полу комнаты в большом доме торговца шерстью, в день, когда умерла мать Керис. Девочки подружились. Правда, виделись они всего пару раз в год, но рассказывали друг другу все. Дочь бедняка почему-то знала, что может поделиться с подругой чем угодно и это не станет известно ни ее родителям, ни кому другому в Вигли. От души надеялась, что это взаимно: сама она не общалась с кингсбриджскими девчонками и не могла по неосторожности чего-нибудь ляпнуть.

Гвенда приехала в Кингсбридж в пятницу ярмарочной недели. Ее отец отправился на торг продавать шкурки белок, пойманных в силки, которые он расставлял в лесу возле Вигли. Девушка пошла прямо к Суконщице. Как всегда, заговорили про мальчиков.

— Мерфин ходит какой-то странный, — покачала головой Керис. — В воскресенье был нормальный, мы целовались, а в понедельник отводил глаза.

— Он в чем-то виноват, — тут же решила Гвенда.

— Может, это Элизабет. Клерк всегда на него заглядывалась, хотя холодная как ледышка и слишком старая.

— А ты с Мерфином уже это делала?

— Что?

— Ну, ты понимаешь… В детстве я называла это хрюканьем, потому что звуки, которые издают взрослые, похожи на свинские.

— Ах это. Нет, еще нет.

— Почему?

— Не знаю…

— Не хочешь?

— Хочу, но… Скажи, неужели ты собираешься всю жизнь выполнять чьи-то приказы?

Гвенда пожала плечами:

— Да нет, но не очень и боюсь.

— А ты? Ты это уже делала?

— Толком нет. Пару лет назад, просто чтобы посмотреть, что это такое, я разрешила одному мальчишке из соседней деревни. Знаешь, такое приятное тепло, как будто пьешь вино. Но только один раз. А Вулфрику разрешила бы в любой момент.

— Вулфрику? Вот это новости!

— Еще бы. Понимаю, что знаю его с детства, когда он дергал меня за волосы и удирал. Но как-то раз, после Рождества, он вошел в церковь, и я поняла, что Вулфрик стал мужчиной. Ну, может, и не совсем мужчиной, но просто красавец. У него был снег в волосах, а на шее кашне горчичного цвета. Ну такой красивый!

— Ты его любишь?

Гвенда вздохнула. Точно она не знала, но думала о нем все время и не представляла, как будет жить без него. Мечтала похитить и запереть где-нибудь в лачуге далеко в лесу, чтобы он не смог убежать.

— Ну, все ясно, — посмотрев на подругу, улыбнулась Керис. — А он?

Та покачала головой:

— Даже не говорит со мной. Хоть бы сделал что-нибудь, показал, что вообще меня знает. Конечно, он всего-навсего дергал меня за волосы. Но Вулфрик втюрился в Аннет, дочь Перкина. Самовлюбленная корова. А этот ее обожает. Их отцы — самые богатые в деревне. Перкин разводит и продает несушек, а у отца Вулфрика пятьдесят акров.

— Звучит безнадежно.

— Не знаю, — пожала плечами Гвенда. — Почему безнадежно? Аннет может умереть. Вулфрик может понять, что всегда любил меня. Мой отец может стать графом и приказать ему жениться на мне.

Керис еще раз улыбнулась:

— Ты права. Любовь никогда не бывает безнадежной. Я хочу на него посмотреть.

Гвенда встала.

— Я так и думала. Пойдем поищем.

Девушки вышли из дома, собаки поплелись следом. Потоки дождя, заливавшие город почти всю неделю, превратились в мелкую морось, но жуткая грязь на главной улице так и не просохла. Тысячи посетителей ярмарки «подкормили» мусорные кучи гнильем, и всю эту гадость обильно удобрял лошадиный навоз. Когда девушки шлепали по отвратительным лужам, Суконщица спросила у подруги, как дела дома.

— Корова сдохла, — ответила та. — Нужна новая, а я понятия не имею, где отец собирается взять денег. Больше пары белок продать ему нечего.

— Коровы по двенадцать шиллингов в этом году, — озабоченно заметила Керис. — Это сто сорок четыре серебряных пенни.

Тут же посчитала в уме: у Буонавентуры Кароли девушка выучила арабские цифры и утверждала, что они проще.

— Последние годы мы продержались благодаря этой корове, особенно малыши.

Гвенда знала, что такое настоящий голод. Даже несмотря на коровье молоко, четыре младенца у мамы умерли. Неудивительно, что Филемон так хотел стать монахом: чем не пожертвуешь, чтобы иметь сытную еду каждый божий день. Дочь Суконщика спросила:

— И что же собирается делать твой отец?