***
Еще несколько дней мы летали звеном на Ковель, Луцк, Ровно. Наше звено получило задание – бомбить танки противника в Ровно. Утром при подходе к Ровно с южной стороны увидели танки, выходящие с восточной окраины города по шоссе на Корец. Маневром уходя от огня зенитной артиллерии с потерей высоты до 700 метров, успешно отбомбились. После выхода из атаки начали подтягиваться к самолету Ведерникова. У нас оставалось еще метров сто, /…/ я выдвинулся вперед к пулеметам и осмотрел слева заднюю полусферу. Курышев летел ниже нас метров на 50 и на удалении 250-300 метров. Я подумал, что перегрелись моторы, и, не решаясь их форсировать, Курышев уменьшил скорость. Через минуту или две я самолета Курышева уже не видел. Когда произвели посадку, радисты доложили, что его самолет взорвался в воздухе. /…/
Когда мы уже осиротели и в АЭ остались только два экипажа, на нашу площадку в с. Раковщина прилетела 1 АЭ Семенчука И.П. Утром адьютант АЭ Стребков доложил Ведерникову, что 1 АЭ уходит на задание. Ведерников связался с Фосней. Начальник штаба Кубиков ответил: «Летите с 1 АЭ по той же цели». А какая цель, уточнить не было времени. Когда мы взлетели, то 1 АЭ ложилась на курс. Так мы топали с разрывом 3 км. У них высота 1500, у нас, как по приказу – бомбить с высоты 800 м и ниже. Долетели до Ковеля, он у нас слева 10-12 км. Эскадрилья Семенчука начала выполнять разворот вправо по шоссе Ковель-Брест, а мы в левом пеленге повторяем тот же маневр. Через минуту видим отрыв бомб от группы 1 АЭ по команде ведущего. Вдоль шоссе слева и справа – редколесье, и при дороге с одним интервалом – тополевая посадка. На востоке солнце уже показалось на горизонте, обозначив тени от тополей. Эти тени вначале мы тоже приняли за танки, сошедшие с дороги под деревья с тем интервалом, который был на марше. Когда подошли ближе, пыль от разрывов улеглась, мы ничего не обнаружили, и летим дальше по шоссе на север. 1 АЭ, выполнив разворот вправо, пошла на точку.
Пролетев километров 25 по дороге, не видели ни одной живой души. Высота у нас 100-150 м. Мы от самолета Ведерникова слева и сзади 40-50 м. Видим справа двор дорожного смотрителя, дом и сарай под красной черепицей. Из сарая идут нитки трассирующих пуль по самолету Ведерникова, но пули явно до самолета не долетают. В одно мгновение самолет делает горку, открываются люки, из люка вываливаются две 50-килограммовые бомбы, одна попадает в крышу дома, вторая – во двор между домом и сараем. Если бы Иван Сенагин сразу же не повторил маневр Ведерникова, мы наверное были бы с осколками. Фисенко в момент закрывает люки, снижаемся и продолжаем полет тем же курсом. Заканчивается лес, и видим на шоссе колонну 1,5-2 км. Ведерников отворачивает вправо, мы делаем то же и переходим в правый пеленг. Хорошо видим пушки, зарядные ящики с конной тягой, в конце колонны крытые фургоны и отбегающих солдат, которые укрываются за кромку дороги, так как и справа, и слева кюветы с водой или просто болото. Заходим в хвост колонне, высота 300. Мы в 150 метрах сзади самолета Ведерникова. Фисенко сбрасывает свои 100-кг бомбы. Я на прямой открываю люки, прицел поставлен в пятку еще под Ковелем. Утро тихое, угол сноса равен нулю. Целюсь по курсовой черте прицела. Бомбы пошли, закрываю люки. Ведерников уже в развороте, мы за ним. Высоту потеряли почти до 100 метров. Стрелки с турельных установок ведут огонь по колонне на параллельных курсах. Ведерников выполняет разворот на повторный заход. Высота 20-25 метров, начинаем штурмовку из своих пулеметов, а колонну уже не узнать, все перепуталось. Что делается с лошадьми – передать трудно. Фуры, зарядные ящики валятся в кюветы, в болото. Почти в конце колонны отказал правый пулемет, замолчал и левый. Посмотрел в рукав – пусто. Иван в левом развороте пристраивается к Ведерникову. Снимаю правый пулемет и выдергиваю два метра ленты с патронами, присоединяю к левому пулемету. На затворе правого скололся боек. Летим бреющим. Кое-где от шума наших самолетов из болота вылетают журавли и, неловко кувыркаясь, уходят в сторону. Минут через пять слева вверху на встречных курсах видим идущую к линии фронта пару ДБ-Зф. Я подумал: наверное, такие же, как и мы, сироты, им бы на задание только ночью, а их посылают днем!
Вот и Коростень. До Раковщины 40 км. Заходим на посадку, заруливаем, открываю бомболюки и створки кабины. Вниз сыпятся детали с неисправного пулемета. Я вытираю лицо от смазки и пулеметной копоти. Слышу, Фисенко громко говорит: «Командир! Видел, как после взрыва во дворе одно колесо с мотоцикла катилось по шоссе до самого Брест-Литовска?!»
Парой мы еще сделали несколько вылетов, после чего в числе 10 экипажей отправились в Липецк за новыми самолетами. Нас с парашютами усадили на грузовик ЗиС-5 и увезли в Киев. В Киеве с помощью военного коменданта где-то во второй половине дня мы сели в поезд на Москву. Та сутолока на вокзале была похожа на ад. На одной из станций где-то перед Конотопом наш поезд приняли на второй путь, а на первом пути стоял товарный эшелон. На третий путь тоже подходил пассажирский поезд, идущий в том же направлении, что и наш. К этому поезду устремились в основном беженцы. Те, кто имел билеты, быстро уселись. В эту пору дня жара была невыносимая, наши окна-рамы – опущены, мы глазеем на эту людскую суматоху. Против нашего окна молодая женщина с узелком, годовалым ребенком на левой руке, правой рукой держа за ручонку 3-4-летнюю девочку, слезно умоляет проводника (не то грузина, не то осетина) впустить ее в вагон. Проводник грубо ей отвечает и даже выдвинул ногу с подножки, заграждая ей проход. Женщина в беспомощности увидела нас в летной форме и со слезами, вспотевшая, измученная тяжелой дорогой, обращается к нам и говорит: «Ребята, я жена Царева, помогите мне сесть в этот поезд!» При словах «жена Царева» нас вроде как током ударило. Кто не знал Царева с Белой Церкви за его геройские дела в Испании?! В один миг мы затолкали проводника в тамбур, взяли детей, подняли ее в вагон, нашли свободное место, принесли хлеб, консервы, сахар. Она нас благодарит, а слезы градом льются, повторяет только «Родные вы наши!» и, наверное, вне сознания держит нас за рукава гимнастерки, боясь расстаться. Поезд трогается, и мы уже на ходу прыгаем и идем к своему поезду. Когда сели, кто-то проговорил: «А Царев ведь погиб, она об этом, наверное, не знает». Мы остолбенели.
