Где ваша виза на выезд за границу, девушка?
Я краснею. А она у меня была?
Моего знакомого приглашают к соседнему окошечку, проверяют документы и пропускают. А меня уводят в специальное помещение. Мне что, нельзя назад, на Запад? Наверное, ты хотела навсегда остаться в ГДР, шутливо перемывают мне косточки. Нет, таких далеко идущих планов у меня не было. Я даже зубную щетку не взяла. Ранним утром меня отпускают, даже не отняв пленки. Отпускают по моей неопытности? Когда уже на западной стороне я схожу вниз по лестнице метро, мой знакомый сидит на скамейке и ждет. Вид у него такой, словно он за ночь похудел.
Семнадцатое июня 1986 года. Как и каждый год, у меня семнадцатого июня день рождения. Я хочу отпраздновать его с друзьями в восточной части Берлина, на той стороне — на площади Кольвиц, где коктейль «Зеленый луг» особенно дешев. Полночь наступает быстро, и мне надо спешить обратно, к переходу «Морицплац». По-прежнему жарко, хотя всего час назад отгремела гроза с обильным ливнем. Не дойдя две дюжины шагов до пограничного перехода, мои друзья останавливаются перед огромной лужей на неровном дорожном покрытии, как будто это озеро и море и впрямь непреодолимо. Они прощаются со мной. Один невысокого роста и уже не так молод. Он зачесывает волосы назад и в своих подвернутых джинсах похож на румынского дальнобойщика. Второй — рослый, такой Ален Делон для бедных, то есть для меня, и сегодня вечером он снова слишком много пил, не только со мной. Те полчаса, на которые я из-за него опоздала, мне уже одним прыжком через лужу не наверстать.
Вы опоздали, говорит пограничник на переходе «Морицплац».
Я знаю, говорю я и оборачиваюсь, даже как-то изящно. Оба силуэта на той стороне лужи мне машут. Маленький машет чаще.
Вы опоздали на полчаса, говорит пограничник и вдается в подробности: а где любовники лучше — на Западе или на Востоке?
Я даю правильный ответ и получаю разрешение перейти границу.
Сентябрь 1987 года. Моей красивой подруге Б. из Берлина, столицы ГДР, дали визу на тысячу дней, и она хочет переехать в Гамбург. До сих пор она жила в Панкове. Свою визу она может получить на Фридрихштрассе, 219 в Западном Берлине. Там специальное отделение, где свои визы получают как граждане ГДР, так и иностранцы. Моя подруга Б. на Западе всегда робеет, даже в торговом центре «КДВ» на Курфюрстендамм. Поэтому я всюду хожу с ней. Когда мы приходим на Фридрихштрассе, 219, дождь льет как из ведра. Между деревянной и стеклянной дверями моя подруга скованно наклоняется к смотровому окошечку привратника, втянув голову в плечи.
Скажите, пожалуйста, где мне?.. Она откашливается и чуть не падает в обморок от страха. Но привратник указывает на меня, на мои волосы, мокрые от дождя и почерневшие пуще обыкновенного.
С вашей турчанкой, говорит он, вам надо подняться на четвертый этаж.
Весна 1991 года. Мою квартиру в Шёнеберге принудительно отремонтировал во время моего долгого отсутствия один усердный западный берлинец. По моему возвращению она оказалась непригодной для проживания. Все стены раздолблены. Унитаз стоит прямо рядом с кроватью, заваленной строительным мусором. Один благожелательный господин из магистрата по культуре, которому я расписала свою бесприютность, нашел, где меня приютить. Кольцо Маяковского, 46–48, бывшая вилла Гротеволя, в «городке» прямо рядом с районом Панков, где элита ГДР жила изолированно от народа, пока не перебралась в Вандлиц. Я поселяюсь в вилле Гротеволя в маленькой мансардной комнате, в которой незадолго до смерти жила и Ирмтрауд Моргнер. Живу в доме одна. По утрам, однако, являются, как и в прежние времена, шестеро служащих, которые наводят чистоту там, где не было грязно, а раз в неделю, по вторникам, несколько ветеранов Союза писателей ГДР идут по былой привычке в подвальную сауну, не удостаивая меня взглядом. Былые времена когда они были? Однажды вечером сижу я одна в бывшей гостиной Отто Гротеволя, и он, бывший председатель Социалистической единой партии Германии, обращается ко мне из телевизора. В документальном фильме о руководящей элите ГДР он держит речь о слиянии СЕПГ и КПГ. Дверь в примыкающую к гостиной ванную чуть притворена. Полы, как и стены, обиты синим велюром. Это неприятно, негигиенично. Из сада доносится шум. Я иду к окну, приставляю ладони к вискам, чтобы защитить глаза от бокового света, и вглядываюсь в темноту. Кто там? Никого нет, там только сад Йоханнеса Р. Бехера, за которым больше никто не ухаживает. На какой-то момент мне чудится, будто я осталась одна на всем белом свете. Тащусь наверх, к себе в комнату и запираюсь на два оборота, хотя я и одна. Включаю радио. Никто в ту ночь не поднялся за мной по лестнице, и все же, несмотря на это, на следующий день я съехала.
Апрель 1999 года. На приеме в Стокгольме он подходит ко мне, пересекая зал. Я уже не помню, почему я там оказалась, но помню, как люди расступились, пропуская его. Он невысок, но широк в плечах и угловат, как телохранитель, одет в клетчатый пиджак. И вот стоит он передо мной и повторяет свою приветственную фразу, поскольку я по-прежнему таращусь на него, как баран на новые ворота.
