Минуты войны - [2]

— Зарезали нас без запчастей. На тройке ресурс кончился. На шестом вот он, — Глыбин кивнул на Канарева, — разворотил весь маслоотстойник. Тоже придется менять…

— Ха! «Он разворотил», — передразнил Глыбина Канарев. — Вы думаете, мы только и мечтаем, чтобы себя под пули подставлять?

— Мог бы и знать, с запчастями туго, поберегся бы, — серьезно проговорил Глыбин.

Званцов с трудом спрятал улыбку. В полку старик инженер давал столько пищи для анекдотов, что если бы Глыбин вдруг исчез, жизнь стала бы совсем горькой.

— Значит, двух машин на сегодня нет? — спросил Званцов.

Красные, как у окуня, глаза Глыбина убежали под седые брови, скрипнула скамейка.

— Да как сказать?.. Кое–как подделали. Сегодня, может, и слетают, а завтра хоть под нож лягу, а не выпущу в полет.

— Ну и на том спасибо, Иван Сергеевич. Глыбин ушел.

Канарев сел на свое место, ткнул вилкой в макаронину. И тут заметил, что мама Зина подала ему вилку трофейную — из нержавеющей стали, с ножом и свастикой.

— Мама Зина, сколько вас предупреждать?! — закричал он.

Мама Зина молча забрала вилку и положила другую — с деревянной ручкой и сломанным зубом.

В узкой амбразуре окна замаячила подпрыгивающая фигура Глыбина. Инженер кому–то кричал, стараясь пересилить грохот моторов.

Вот так начиналось каждое утро. Моторесурс на тройке кончился давно, и много других самолетов надо отправлять на капитальный ремонт, и запасных частей Глыбин совсем не получает. Но машины летают. Машины в строю. Есть такой вот Иван Сергеевич Глыбин и десятки других «Иван Сергеевичей», без сна, под непрерывными бомбежками, на жидковатом «технарском» пайке делающих все, чтобы машины летали.

После завтрака летчики выстроились на стоянке.

— Ну, братцы–кролики, такие будут дела… — Званцов оглядел смолкнувших летчиков. — Сегодня нас прикроют, наконец, истребители. А мы снова полетим к переправе. (Кто–то разочарованно просвистел.) Действовать будем поэскадрильно, с интервалами в пять минут. Атаковать по ведущему. Напряжение… — Званцов хмуро оглядел изнуренные лица пилотов еще раз. — Напряжение — пока не разобьем переправу!

— Разрешите вопрос, — выступил вперед Канарев. — А кто именно будет прикрывать?

— Прикроют французы. Вечером они перебазировались к нам.

— Французы? — оживились летчики. — А как они воюют?

Им еще не приходилось драться бок о бок с французами, и, естественно, летчики–штурмовики хотели знать, как французы ведут себя в бою, смогут ли прикрыть от «мессеров» и «фоккеров». Ведь хоть сейчас и тучи низко, но синоптики обещают скорое улучшение.

А переправа представляла вот что…

В январе Советская Армия начала наступление по всему фронту от Балтики до Карпат. На правом его крыле стояла сильнейшая стратегическая крепость Кенигсберг. В сталь и бетон одели фашисты город, по башню зарыли в землю танки, перебросили с Западного фронта авиацию.

Три дня назад на правобережье реки Прегель, протекающей по Кенигсбергу, им удалось остановить наступление наших войск. Подкрепление — солдат, боеприпасы, горючее — они переправляли по понтонному мосту. Единственный на этом участке мост был сильно защищен зенитками. Налеты тяжелых бомбардировщиков, не дали никаких результатов. Вчера трижды и безуспешно штурмовой полк Званцова пытался прорваться к реке.

Что даст четвертая попытка?

Званцов воевал около четырех лет, сорок четыре месяца. Этого времени хватило, чтобы понять горькие, но неизбежные законы войны.

Летчики разошлись по машинам. Званцов надел парашют, сбил с унтов снег и полез в кабину. Атака должна начаться в шесть утра. До взлета осталась минута. Из–под серых маскировочных сетей выруливали штурмовики и как бы вытаскивали на своих работающих винтах радугу.

— Готов, Сеня?

— Так точно, товарищ майор! — отозвался стрелок.

Званцов посмотрел на часы приборной доски. Стрелка бежала по черному циферблату. Засек время…

— Взлет!

Рука плавно двинула ручку газа вперед. Штурмовик покатился по полю, набирая скорость и стряхивая с себя мокрый снег. У опушки леса он оторвался и полез к липким тучам.

Облачность была небольшой. Самолет быстро прошел ее, и на бронестекле вспыхнул розовый утренний луч. Небо парило. Горизонт переливался из темно–синего цвета в зеленоватый и оранжевый. Внизу плыли, как дымы, сероватые вороха облаков. Но потом стала проглядываться в окнах земля, грязно–белая от тающих снегов.

Рядом со Званцовым летел Канарев. У него из–под шлема высовывался белый шелковый чехольчик и оттенял румяное, круглое лицо. Лейтенант жмурил глаза и улыбался. «Вот он, — подумал Званцов, — не умеет скрывать свои чувства, как это делает зрелый мужчина». Не так давно Званцов видел у него на глазах слезы. Оказалось, из–за пустяка — полюбил… Хотя Званцову было не двадцать, а тридцать восемь, он никогда не любил. У разных людей дорога к любви бывает разная — и короткая и длинная. У Званцова, наверное, была самой длинной, закружилась в войне. Он думал, что на земле сейчас нет такого места, где любят, женятся, выходят замуж. Он воевал — и это было все, о чем он думал, что делал, чем жил.

Штурмовики эскадрилья за эскадрильей шли над облаками. Облака на этот раз помогали летчикам. Званцов рассчитывал незаметно пролететь до цели и, выйдя из облачности, атаковать переправу.