Минута истории - [13]

И Ярославцев, сначала лишь апатически отмахивающийся от назойливых идей Косицына, с каждым днем все сильнее поддавался им.

VIII

О революция, тебя называют жестокой и беспощадной, но есть ли на свете любовь щедрее и великодушнее твоей любви?

Нет ничего на свете сильнее твоей жажды человеческого счастья! Нет ничего безграничнее твоей веры в человека.

И если ты вынуждена была выковать и поднять меч, то к этому вынудила тебя злоба врагов, ибо не дано им постигнуть великой твоей правоты.

Кронштадтское заточение юнкеров продолжалось недолго.

Город моряков жил революцией. Хриплые голоса митингов гремели над Якорной площадью и перехлестывались под своды матросских казарм. По прямым улицам Кронштадта, мимо узких каналов, одетых в гранит и украшенных чугунными решетками, разгуливала матросская вольность. И ветер ее проник сквозь стены тюрьмы.

Прошло всего около трех недель с тех пор, как на улицах Петрограда вспыхнуло предательское пламя мятежа, и вот уже большинство юнкеров было снова отпущено по домам.

На следующий день после освобождения Косицын и Ярославцев уже были в Петрограде. На Фурштадской, в доме Берга, куда оба направились, не решаясь идти в разгромленное училище, застали они около десятка офицеров, нашедших здесь убежище от преследования своих победителей. Все были озлоблены и ожесточены. В день восстания им удалось скрыться на том самом санитарном автомобиле, что был так хорошо памятен обоим юнкерам. Но постоянная боязнь ареста и крушение надежд на скорую гибель большевиков делали существование ненадежным и жалким. Берг тоже находился тут. Он получил контузию во время обстрела училища и теперь был особенно бледен, желчен и худ. Шея у него была обмотана не очень свежим бинтом: в довершение всего он был легко ранен в кадык.

— России нужны герои, — говорил он раздраженно и властно. — Керенский оказался подлецом, генерал Краснов — трусом.

— Кому же теперь верить? — растерянно спросил Ярославцев.

— Только самим себе, — убежденно заявил Берг. — И, главное, не рассчитывать на поддержку массы. Она взбаламучена и прет, сама не зная куда. Тут нужна твердая власть.

— Власть у Ленина, — сухо заметил маленький, незнакомый Ярославцеву офицер. Офицер этот держался очень самоуверенно и этим стал сразу раздражать Ярославцева.

Вечером Берг ушел куда-то, предварительно облачившись в свое монашеское одеяние. Вернулся он поздно. Бледное и худое лицо его было особенно серьезным и строгим.

— Ленина решено убрать, — сказал он окружившим его офицерам. — Один удар смелого человека, и Советы будут обезглавлены. Воспрянут силы, которые не дадут захлестнуть Россию мутным разливом необузданной народной стихии.

— А потом? Что будет потом? — спросил маленький офицер.

— Военная диктатура, — отрывисто сказал Берг. — Без адвокатов и частных поверенных. Уничтожение стихии! Разгром Германии! Восстановление славы и чести России. Но довольно пустых дискуссий, — продолжал он, — необходимо действовать. Нашу идею поддерживают эсеры, Савинков.

Офицеры слушали молча.

— Кто это сделает? — спросил наконец один из них.

— Мы. Люди, оставшиеся верными России, — твердо сказал Берг.

— Уже решено, кто именно? — спросил маленький офицер.

— Это решит жребий.

— Жребий?

Берг кивнул.

— Да, — продолжал он убежденно. — Мы могли бы сразу отдать предпочтение одному из нас, но это будет обидно для других. Пусть сама судьба, само провидение сделает выбор. Имя этого человека будет покрыто славой, оно навсегда останется в памяти России. Заготовь фанты, Косицын. Сколько нас?

Косицын принялся считать.

— Двенадцать человек, — сказал он.

Берг стал считать тоже.

— Тринадцать, — сказал он. — Кого ты пропустил?

— Тринадцатый Ярославцев. Но он болен.

— А что с ним? — спросил маленький офицер.

— Да у него сплин, — мрачно заметил Косицын.

— Хорошенькая отговорка для трусов, — пробурчал маленький офицер, вполне, однако, отчетливо, так, что слышали все.

Ярославцев, лежавший на диване, почувствовал себя глубоко уязвленным.

— Кто это сказал? — гневно спросил он, поднимаясь на ноги.

— Я! И могу повторить, если дело не пойдет на поправку, — с холодным сарказмом отпарировал маленький офицер.

— Прекратите ссору! — вмешался Берг. — Я думаю, что это дело добровольное, дело чести каждого из нас. Кто не хочет, может не участвовать в жеребьевке. Полагаю, что это ясно каждому.

— Я не болен, — сказал Ярославцев, — просто… просто я не вижу…

Он хотел что-то сказать еще, но маленький офицер вмешался снова.

— Просто не у каждого хватает охоты подвергать себя опасности.

Это уже был вызов, явный намек на трусость. Ярославцев вскипел и бросился к офицеру, но товарищи удержали его.

— Я требую дисциплины, — властно вмешался Берг и, обернувшись к Ярославцеву, спросил: — Ну, ты участвуешь, Сергей?

Все молча уставились на него, ожидая ответа.

— Пусть так, — отозвался он и махнул рукой. Он не чувствовал больше никакого желания объясняться.

— Фанты готовы, — сказал Косицын. — На одном я поставил крест. Все остальные будут пустыми.

Берг смешал фанты и бросил их в вазу.

— Кто берет первым? — спросил он.

— Берите вы, — предложил маленький офицер.

Берг молча взял фант и развернул его.