Минск 2200. Принцип подобия - [8]

Очнулся Целест от прикосновения к ладони. Рони пересел к нему и протягивал запасливо стащенное из столовой печенье.

— Рони? Ты… опять меня… того? — печенье пахло корицей. Целест сравнил его с кольцом — яблоко было помолвкой, это — обручальное; ассоциация отозвалась нервным хихиканьем. Целест замотал головой, потер виски. Поддался? Вновь?

— Ты сам, — Рони снова улыбнулся, настойчиво протягивая драгоценную «добычу».

— Я? Но я же…

«Не могу быть эмпатом».

— Спасибо тебе, — внезапно Рони рассмеялся, и Целест подумал: а не наступит ли конец света? — и тоже хмыкнул, сначала тихонько, затем громче; ему поддакнул вновь взметнувшийся к серовато-желтому закопченному потолку пульсар, брат-близнец пропавшего без вести.

— «Брачная ночь». Хорошее название… и да, я хочу, чтобы ты показал мне город.

Целест исполнил обещание. Вечер спустя они вдвоем покинули Цитадель. В карманах Целеста шуршало несколько смятых купюр — совсем немного, он не только не просил денег у отца, но и отказывался от любой помощи родственников; изредка наведываясь в роскошную резиденцию Альена, старался не попадаться на глаза никому, кроме сестры и матери. А сейчас и вовсе направлялся в противоположную от дома сторону. В Пестрый Квартал.

Благородство и изысканный вкус прививаются тяжко, а выветриваются быстрее нашатыря: маленькие полутемные пивные, будто выдолбленные в каменных нишах старых домов, привлекали Целеста более роскошных ресторанов, да и кислое с запахом несвежей капусты пиво втрое вкуснее марочных вин; с простыми гражданами — рабочими, мелкими торговцами и чиновниками, даже с ворами и проститутками Пестрого Квартала всегда найдется о чем поболтать, а братья по крови — пресны и скучны, как утренняя каша в столовой…

Целест скинул мантию Магнита и отправил ее в дупло развесистого ясеня. Целест подозревал, что о тайнике знают абсолютно все, причем не одно поколение, но до сих пор укромное место надежно скрывало шалости и побеги. Рони послушно повторил за ним, оставшись в потертом полосатом свитере и аккуратно залатанных на бедре джинсах.

— Магнитов боятся, — объяснил Целест. — Ну, понимаешь… все-таки «нелюди». А так никто и не поймет, на лбу же у нас не написано!

Рони пожал плечами: тебе виднее.

Забор смыкался вокруг Цитадели и сада литерой «U»: медные ворота метров шесть высотой — треугольные, с завитушками и литыми изразцами, а далее — монолит-камень, хмурый, черно-серый, как мантии Гомеопатов, камень. И вроде бы нельзя покинуть крепости — только своевольные яблони да вишни протягивают тяжелые от плодов ветви за пределы гранитной тюрьмы.

Но кто остановит Магнитов?

Целест завис в полуметре над землей, прикидывая, хватит ли телекинетических сил перекинуть двоих; жестами объяснил: придется лезть, дальше помогу. Рони отрицательно мотнул головой. Целест скрипнул зубами, но отступать поздно — подхватил напарника за руку, тот был много тяжелее обычно поднимаемых предметов, Целест с усилием закинул его на забор. Рони неуклюже уцепился за кромку, перевалился до половины на городскую сторону. Он закусил губу: от резкого «прыжка» его тошнило.

— Вниз, — скомандовал Целест, вновь пытаясь удержать, отпустил в каких-нибудь десяти сантиметрах, но Рони плюхнулся не изящнее тюка с мукой. Целест вздохнул: он слышал прежде, мол, мистики скверно владеют собственным телом.

— Ты в порядке? — Не хватало, чтобы напарник вывихнул ногу, к примеру. Или сломал что-нибудь.

Рони поднялся, подул на оцарапанные ладони, отряхнул влажную грязь с коленей:

— Да. Пойдем.

— Вперед! — просиял Целест ярче солнышка — даром, что вечер хмурился и сыпал первым мягким снегом. — Виндикар, столица Мира Восстановленного, ждет нас!

Дивен город Виндикар, сиятельная столица империи Эсколер. Точно из обломков помятой и опаленной скорлупы — разрухи, пожаров и наводнений, из мертвенного праха старой Европы, из мраморной крошки и битого стекла, вылупился он, отбросил грязную и неказистую скорлупу, расправил черно-алые крылья.

Отстроенный после эпидемии, Виндикар ныне напоминал лоскутное покрывало — люди всех наций и вероисповеданий стекались в оплот цивилизации, то отражалось в нарядах, говоре, архитектуре. Китайские пагоды соседствовали с викторианскими «колониальными» особняками, по соседству с вычурным барокко можно было наткнуться на поджарый хромированный хай-тек, и все они по стойке «смирно» вытянулись перед сооружениями не самыми высокими, но самыми значимыми: Сенатом, Цитаделью Гомеопатов и Лабораторией. Мелькали аляповатые вывески, пестрые рекламные щиты мелькали разноцветным неоном — специальные батареи подзаряжать нанимались за сходную плату Магниты-воины; Целест собственноручно постарался для господина Доррета, владельца табачной фабрики. Оплачивал Доррет заядлому курильщику половину — деньгами, половину — натурой.

— Моя работа, — не удержался и похвастался Целест, указывая спутнику на растянутую в пол-улицы рекламу. Реклама изображала роковую брюнетку, одетую практически исключительно в витки серебристого табачного дыма, кой попутно являлся для девушки главным источником наслаждения — во всяком случае, если судить по ее лицу.