Мимикрин доктора Ильичева - [2]

— Очень плохи. Если нам не дадут еще людей, задание на моем участке не будет выполнено.

Генерал Пеггендорф сидел в своей комнате и синим карандашом вычерчивал на зеленом фоне топографических карт траектории полета снарядов атомных батарей. Когда вошел Шлотгейм, он отложил карты в сторону и спросил:

— Ну как, полковник, справятся лейтенанты с установкой фундаментов?

— Боюсь, что нет, ваше превосходительство. Им необходима помощь.

— Переброшены ли уже саперные части в третью зону?

— Нет еще, ваше превосходительство.

— Тогда оставьте во второй зоне два батальона.

Шлотгейм по телефону передал приказ дежурному офицеру.

Тучный, страдающий одышкой генерал, заложив руки за спину, тяжело ступая, ходил по комнате. Шлотгейм не ошибся: Пеггендорф был не в духе. Концентрация советских частей в районе Особого корпуса внушала ему серьезные опасения. Генерал боялся, что они могут перейти в наступление, прежде чем он пустит в ход атомные батареи. Местонахождение их было известно только ограниченному числу старших офицеров. На своих солдат генерал не мог положиться, поэтому он и дал распоряжение перебросить их в третью зону.

— Ваше превосходительство, — прервал размышления генерала начальник штаба. — Я полагаю, что на подготовительные работы следует бросить только один батальон саперов, а второй использовать на установке батарей.

— Хорошо, я согласен. Нужно только постараться, чтобы саперы никогда уже больше не смогли болтать об этой работе. Надеюсь, вы понимаете меня, полковник?

Шлотгейм смутился.

— Но, ваше превосходительство, среди саперов больше половины поляков...

— Тем более, полковник, — перебил генерал Шлотгейма. — Польскому командованию все это дело можно объяснить несчастным случаем. Кстати, полковник, так же следует поступить и с офицерами, фамилии которых я отметил в списках крестами.

Шлотгейм взял списки и с удивлением увидел кресты возле фамилий многих офицеров, занятых на установке атомных батарей.

— Садитесь, — продолжал Пеггендорф, — мне нужно с вами поговорить.

Шлотгейм опустился в кресло.

— Запомните раз и навсегда, полковник: мы не можем полагаться на наших солдат. Вместо того чтобы постоянно быть с ними на-чеку, лучше совсем отказаться от них. Считайте, что у нас нет пехоты.

— Позвольте, ваше превосходительство, — вежливо перебил Шлотгейм, — а штурмовые отряды, разве они не идут в счет?

— Штурмовые отряды! — Пеггендорф усмехнулся. — Будет хорошо, если они совместно с гестапо обеспечат нам безопасный тыл.

Он помолчал, опять закурил папиросу и добавил:

— Может быть, это и к лучшему, что у нас нет пехоты. Во всяком случае, спокойнее. Это ведь в наполеоновских войнах участь сражений решалась большими батальонами. К счастью, сегодня решающее слово остается за «большими бертами».

— Совершенно верно, — сказал Шлотгейм, хотя внутренне он не соглашался с генералом и не одобрял его чрезмерного увлечения техникой. У полковника была своя точка зрения на солдата. Он был уверен, что хорошо поставленной муштровкой можно заставить солдата не только повиноваться, но и выигрывать сражения.

— Надеюсь, полковник, — продолжал Пеггендорф. — вы понимаете, что Советская Россия — это не Австрия и не Чехословакия. Фюрер знает это лучше других, поэтому-то он и дал моему корпусу особые полномочия... Мне нужно всего семьдесят два часа, чтобы сделать из Белоруссии форшмак, и не более пяти суток понадобится для Украины. Но до тех пор, пока не будет разрушен дотла последний поселок на советской земле, об окончательной победе над Советским Союзом нечего мечтать. Никогда не забывайте этого, господин полковник.

Пеггендорф уложил в портфель бумаги и направился к выходу. У дверей он обернулся, сказал строго:

— Просмотрите хорошенько списки офицеров. Может быть, следует поставить еще несколько крестов.

Шлотгейм снова перечел списки. Крестики у некоторых фамилий ему не совсем нравились. Это были фамилии хорошо знакомых ему офицеров, с многими из которых он поддерживал дружеские отношения. Но что поделаешь, если это необходимо...

Вздохнув, Отто фон-Шлотгейм взял красный карандаш и, подумав, поставил крестик возле фамилии Карла Гассерта.

2. Смерть Аргуса

В саду было тихо. Нарядные яблони роняли на землю белые лепестки. Большой колхозный сад, казалось, захмелел от цветения.

Под деревом скулил пес. Он был привязан длинным ремешком к стволу яблони. Ремешок дергался и напрягался от усилий неугомонной собаки, но самой ее не было видно. Лишь присмотревшись, можно было заметить зеленый контур ее туловища, почти совершенно сливавшегося с окраской местности.

Батальонный врач Яков Бахтадзе, наблюдавший за собакой, говорил ласково:

— Ну что ты, дорогой, ерзаешь? Посиди спокойно. Мы тебе сейчас кушать дадим. Дайте Аргусу кушать, товарищ Гущин.

Худощавый и высокий красноармеец Гущин поставил перед Аргусом миску с супом. Пес понюхал суп, облизнулся и отошел в сторону.

— Чего ты, дурашка? — сказал Бахтадзе. — Ешь, пожалуйста.

— Может быть, у него уже начинается? — тревожно спросил Гущин.

Врач посмотрел на часы.

— Рано еще. Через полчаса должно начаться. С привязи нужно спустить — сразу кушать станет. Не любит Аргушка привязь.