Милый Эдвард - [10]

Глубокий голос повторил, теперь уже медленнее, словно еще верил, что это поможет мальчику:

– Вся страна поддерживает тебя в твоей борьбе. Ты со всем справишься.

Эдвард молчал всю дорогу до Нью-Джерси. Молчал в машине скорой помощи с тонированными окнами – окна затемнили специально, чтобы пресса не фотографировала его. На протяжении следующих двух недель, проведенных в одной из больниц Нью-Джерси, он говорил только тогда, когда это было необходимо по медицинским показаниям; легкое восстанавливалось, а поврежденная нога заживала.

– Выздоровление проходит прекрасно, – сказал ему врач.

– Я все время слышу щелкающий звук.

Лицо доктора изменилось: он напрягся, а в его голосе проступили нотки профессионального беспокойства.

– Давно ты его слышишь?

– С тех пор, как проснулся, – после паузы ответил мальчик.

К обследованию присоединился невролог. Он назначил Эдварду новые анализы и МРТ мозга. У невролога были седые брови, гладко выбритое лицо и лысый череп. Каждый день он глубоко смотрел ему в глаза, будто пытался считать информацию, которую понимал только он.

– Правда в том, – сказал невролог Лейси и Джону, как-то позвав их в коридор, – что, если бы десять людей пережили такую же травму, как этот ребенок, если бы их трясло, швыряло с огромной силой и скоростью, а потом отбросило на твердую поверхность, у каждого из них наблюдались бы разные симптомы. – И, видимо для большей убедительности, он вскинул свои седые брови. – Черепно-мозговая травма по большей части невидима для нашей техники, поэтому я не могу сказать с полной уверенностью, какие последствия травма дала сейчас и какие еще обнаружатся в будущем. – Он пристально посмотрел на Лейси. – Представьте себе, что я схватил вас за плечи и трясу изо всех сил. Когда я отпущу вас, технически вы не будете травмированы – мышцы будут целы, но тело почувствувет воздействие. Верно? Это и происходит с Эдвардом. В течение нескольких месяцев или даже лет он будет испытывать странные симптомы: депрессию, тревогу, панику, потерю чувства равновесия. Изменения могут коснуться даже слуха и обоняния. – Доктор перевел взгляд на часы. – У вас есть вопросы?

– Не сейчас, – спустя мгновение ответил Джон.

Лейси согласно кивнула.

Каждую ночь медсестра будила Эдварда. Она измеряла давление, температуру и неизменно спрашивала, как он себя чувствует. Вместе с ней всегда приходил плешивый доктор. Каждое утро Эдварда навещала тетя, она приглаживала ему волосы и тихо спрашивала:

– Как дела?

Эдвард не мог ответить ни на один из этих вопросов. Слишком опасно было приоткрывать завесу, за которой таились его чувства и эмоции. Он старался обходить свои переживания стороной, будто бы они – мебель, углы которой можно и не задевать, когда пересекаешь комнату. Перед уходом медсестра оставляла включенным детский канал, он смотрел мультфильмы. Эдварду все время хотелось пить, а щелканье в ухе то исчезало, то возобновлялось. Иногда ему казалось, что он бодрствует и спит одновременно, – проходили часы, но он не замечал хода времени: вот на коленях стоит поднос с завтраком, а вот снаружи уже темнеет.

Ему не нравились ежедневные прогулки, которые и не были прогулками вовсе, ведь он сидел в инвалидном кресле.

– Тебе нужно сменить обстановку, – каждый день повторяла медсестра, та, что носила дреды. В выходные приходила другая – длинноволосая блондинка: она предпочитала молча сажать его в кресло и вывозить в коридор.

А в коридоре всегда поджидали люди. Десятки людей. Пациенты. Некоторые, как Эдвард, сидели в инвалидных креслах, а другие опирались о дверные косяки. Медсестры пытались разогнать их по палатам.

– Не толпитесь в коридоре! – кричал медбрат. – Нарушаете технику безопасности! Дайте мальчику немного места!

Какой-то старик крестился, и темнокожая женщина с капельницей в руке вторила ему. Рыжеволосый подросток, ровесник Джордана, кивал Эдварду. Множество глаз смотрели на него, и сцена начинала напоминать картину Пикассо – сотни глазных яблок окружены конечностями и волосами, собранными в причудливые прически. Как-то пожилая женщина протянула руку, чтобы коснуться Эдварда, когда медсестра провозила его мимо.

– Господь благословил тебя.

Хуже всего было видеть плачущих. Эдвард старался не смотреть на них, но их рыдания гремели, как орган, вытягивая из помещения свежий воздух. Это неправильно, незнакомцы выплескивали на Эдварда эмоции, в то время как его собственные страх и печаль были настолько велики, что ему приходилось прятаться от них. Слезы этих людей жгли его ободранную кожу. В ушах начинали раздаваться щелчки, плачущие прижимали носовые платки ко рту, а потом медсестра довозила его до конца коридора, автоматическая дверь открывалась, и Эдвард оказывался снаружи. Он смотрел на сломанные ноги, чтобы не видеть неба, в котором тянулся отпечаток смерти.

Когда Эдвард освоил костыли и заново научился ходить, опираясь на менее поврежденную ногу, его выписали из больницы. Голова и ребра зажили, а синяки чуть пожелтели. При выписке сотрудники больницы собрались в его палате, чтобы попрощаться, и Эдвард только тогда осознал, что не знает их имен. Да, на груди у них висели бейджи, но любые попытки прочитать что-либо вызывали у него головную боль. Не очередной ли это симптом? Возможно, он больше никогда не запомнит ничьего имени и единственными именами в его голове останутся имена тех, кого он знал до катастрофы. Эта мысль даровала ему странное успокоение. Он пожал руки плешивому доктору и медсестрам.