Миллион лет до любви - [30]

И туда, в это место, где уже развивались какие-то драматические события, я ткнул кулаком, и пассажир сразу покраснел и на ходу выпрыгнул из поезда, а за ним стали прыгать остальные, такие же красные, как и он.

— Юшка пошла, — констатировал кто-то из судейской коллегии, и драка была остановлена из-за явного неравенства сил.

Я не запомнил, как звали этого мальчика. Тех, кого бьют, обычно не запоминают, — запоминают тех, кто бьет.

Мне не хотелось его бить, просто такая сложилась ситуация. Потом сложилась другая ситуация, и мы с ним вместе гоняли в футбол, лазили по крышам и смотрели, как бьют кого-то третьего. И опять менялась ситуация, и снова кто-то кого-то бил, пусть не кулаками, а словами, по-взрослому, но это получалось еще больней.

Когда взрослый бьет взрослого, это не всегда даже видно со стороны. Сидят и разговаривают. Стоят и разговаривают. И все же, если внимательно приглядеться, то увидишь, как маленькие красные человечки панически выпрыгивают на ходу, поезд идет, как и шел, но у них у каждого внутри катастрофа.

Год веселого солнца

— Это было в Год Веселого Солнца. Помните, старый Филин плакал у вас на ветке — вот так… — Черемуха показала, как плакал Филин, но сходство было весьма отдаленное.

— Филин? Глазастый такой? — Ива помолчала, припоминая. — Нет, это было в Год Задумчивого Солнца. Я была тогда молодой, но уже о многом начинала задумываться.

— Нет, я точно помню: это был Год Веселого Солнца. Дуб еще сказал: дождь в консервах. В том смысле, что в сухую погоду Филин похож на дождевые консервы, стоит его только довести до слез.

— Я так сказал? — Дубу было приятно, что его слова кому-то запомнились.

— Я тогда маленькая была, вот как эта Березка, — вспомнила Черемуха. — И такая тоненькая, что все время качалась от смеха. Какой же это мог быть год? Только Веселого Солнца.

— У нас же сейчас Год Веселого Солнца, — сказала Березка, раскачиваясь.

— А еще что я сказал? — спросил Дуб, которому были скучны посторонние разговоры.

Заговорил Платан. Он говорил не спеша, спешить ему было некуда. Он не прожил еще и тысячи лет, и жить ему оставалось больше тысячи.

— В Год Веселого Солнца здесь не было Филина, — сказал Платан. — И Ивы, на которой он плакал, не было. И всего этого леса не было.

— Платан мне друг, но он ошибается, — сказал Дуб и посмотрел на Черемуху — чтоб она запомнила, как запомнила про консервы.

— Филин прилетел в Год Мудрого Солнца, — сказал Платан. — Он сказал, что летит в Год Веселого Солнца, где у него назначено свидание. Но я объяснил ему, что Год Веселого Солнца давно прошел, и он полетел…

— Куда?

Это спросила Ива, чувствуя ответственность за судьбу того, кто плакал у нее на ветке.

— Вероятно, в давным-давно, — сказала старенькая Акация.

Дуб сказал, что в давным-давно не летают. Но оказалось, что Акация каждую ночь летает в давным-давно, в Год Веселого Солнца.

— Шуточки, — сказал Дуб. — Может, вы еще летаете в когда-нибудь?

— Я летаю в когда-нибудь. В тогда, когда я стану большой и развесистой, — призналась Березка.

Деревья замолчали. Они думали о старом Филине, который летит в давным-давно, в Год Веселого Солнца, где у него назначено свидание. Лететь ему трудно, потому что он, подобно Акации, летает по ночам, когда никакого Солнца вообще не увидишь, но он летит, превращаясь из старого в молодого Филина, а из молодого в совсем юного Филина. Так бывает со всеми, кто летит в Год Веселого Солнца…

Хлеб, любовь и фантазия

Название это, позаимствованное у старого кинофильма, охватывает всю нашу жизнь. И все, что мы делаем в жизни, мы делаем либо ради хлеба, либо ради любви, либо просто ради фантазии.

Я почти ничего не знал о горном цветке эдельвейсе, когда пришел на самоходную баржу «Эдельвейс», но пришел я с той же целью, с какой идут за цветком эдельвейсом на неприступные склоны Карпат: чтоб доказать, что я — настоящий мужчина.

Девушки любят эдельвейсы, потому что те растут в труднодоступных местах. Девушки любят трудности, которые ради них преодолевают. Поэтому девушке легче полюбить парня, если он сорвет для нее цветок эдельвейс.

Я жил там, где не росли эдельвейсы, но девушки там росли и легко перерастали таких, как я, задержавшихся в росте. Конечно, они нас не замечали. Девушка, пока растет, смотрит вверх и посмотрит вниз лишь тогда, когда станет матерью.

Я рос медленно. Хлеба было мало. Любви было мало. Но фантазии было много, и я пришел на самоходную баржу «Эдельвейс».

«Эдельвейс» был судном скромным и неприметным, что сближало его с одноименным цветком. Только цветок белый, а он был черный.

Я уходил в плаванье на этом черном цветке, оставляя за спиной, за бортом, сухопутную жизнь со всеми ее проблемами, в том числе проблемой неоконченного восьмого класса. Еще вчера я был просто ученик, а сегодня — ученик моториста! Я единственный на «Эдельвейсе» ученик, и на мне держится весь учебный процесс нашего сухогрузного судна. Но учиться я буду только в нерабочее время, как учится каждый стремящийся к знанию человек.

Учить меня будет механик Кузьма Феофанович Кошкин, который прежде плавал по морям и плавал бы и дальше, не случись в отделе кадров шутник, группировавший людей не по их деловым качествам, а по фамилиям. На одно судно у него шли Косолапов, Косоруков, Кособрюхов и просто Косой. На другое он посылал Солдатова, Старшинова, Майорова, Полковникова и Генералова (при этом Генералов был простой матрос, а Солдатов — не ниже помощника капитана). На третьем у него капитаном был Воробушкин, помощником Соловушкин, а матросы — как на подбор: Орлов, Соколов и еще какой-то неизвестной породы Хижоптаха.