Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - [62]

Киев – это, как сказало одно лицо из прошлого, столица провинции. Да простят меня киевляне, но отчасти это действительно так, и в этом нет ничего плохого, наоборот – киевское зеленое уютное очарование, камерность, уникальность китчево-веселого нагромождения стилей на центральной площади, ее самобытный местечковый пафос и уютные дремучие уголки в десяти минутах ходу от самого центра – и есть та самая киевская изюминка, делающая его для многих привлекательнее царского монументального Питера, расхристанной бесконечной Москвы, чересчур чудесной и от того требовательно изматывающей Праги и так далее. Центральная улица занята магазинами одежды европейских марок, которая по карману любому менеджеру среднего звена, на центральной площади в подземном торговом комплексе продают фастфуд в пластиковой посуде и торгуют турецкими сумками – а для очень богатых есть несколько островков, где можно купить настоящие «Дольче Габанна» и поужинать чем-то в стиле «фьюжн» за соседним столиком с эриал менеджером фирмы (офис в том же здании), чей рекламный бюджет, утверждаемый за океаном, составляет сумму с пятью нулями в год. К слову, как потом уже поняла Машка, магазинов в Киеве для богатых было несоизмеримо меньше, чем ресторанов и увеселительных заведений – ведь на шопинг логичнее и экономичнее летать в Италию или прямо домой (к эриал менеджерам). Притягательность Музейного переулка для Машки заключалась, конечно же, не в связях, которые могут при умелом использовании вылиться в определенный процент из выделенной за океаном суммы в пять нулей, и не в «статусности», а в том, что Машка, как тысячи женщин и мужчин, прогуливающихся тут мимо, ощущала обреченную безысходную зависть: ведь стелившийся под ноги город казался совершенно доступным, и вдруг растрово-стеклянная расщелина между домами – Музейный переулок – как стезя в другой мир, для избранных. Хотя об этом и не написано было нигде, но зайти в этот дворик просто так, гуляя, казалось нарушением некоей границы – из качественных напольных материалов и толстого оргстекла, и люди, косо оглянувшись, шли мимо в парк, на горку, вдоль забора закрытого стадиона «Динамо», или вверх по мостовой к музею с колоннами и фронтоном, или под Чертов мост, или туда, где построили недавно новый кукольный театр, китчевый настолько, что стал любимым местом свадебных процессий. И вот, этим мартовским пасмурным днем, выйдя вдруг из Музейного переулка, как полноправные его посетители, Машка, Людвиг и Вита словно ступили обратно на свою землю, соединив ее с зазеркальем.

На следующий день Машка смоталась домой, где бабка, забыв о болезни, веерными граблями счищала прошлогоднюю листву и мусор в палисаднике перед домом (за посягательство на чистоту и целостность которого потом третировались все жильцы и особенно их гости).

– Бабуля… – расплываясь в улыбке, сказала Машка, с легким презрением вынимая из-за спины спрятанную на всякий случай бутылку ром-колы.

Бабуля злобно вытерла руки о юбку и, понимая, что сильно вздыхать и горбиться сейчас будет не в тему, только прошипела:

– О… явилась…

Машка просто стояла и смотрела на нее, умиленно улыбаясь.

– Я, к твоему сведению, пока ты шастаешь где-то, чуть не померла, три «Скорых» ездили, соседки подле меня по очереди караулят… совсем стыд потеряла… ш-ш-шалава ты паскудная, как и мать твоя, дрянь такая…

– Бабуль, я тебе денег привезла, – сказала Машка, не переставая улыбаться, и, глянув вверх, где были их окна, уточнила: – И этой… тоже, там она?

– Сука она, – ответила бабка, а Машка облегченно засмеялась.

– Ой, бабуль… и ее ты достала, значит… баб, ты тут копайся, а я поднимусь, тебе денег на секретер положу, покупать ничего не стала, ты ж выкинешь и разобьешь все… ремонт сделаете, там ванную новую…

Бабка решила, что недослышала, и, равнодушно пожав плечами, снова взялась за грабли, показывая, что разговор окончен.

Когда она увидела деньги, то решила сперва, что это розыгрыш и они не настоящие, но пошла в аптеку, чтобы прикупить чего-то, и в качестве эксперимента разменять 500-гривневую купюру со Сковородой – там приняли, подержав на свету, и отдали две розовые 200-гривневые с Лесей Украинкой, вместе с дорогим китайским бальзамом от всех болезней. А Машка, едва выйдя от нее, достала мобильный и, поигрывая брелоком из висячек и блестяшек, ощутила вдруг в груди нежный прохладный трепет, такой чистый и весенний, как полянка с подснежниками в лесу, и, мурлыкая, позвонила вчерашним мальчикам.

А на следующий вечер решила тряхнуть стариной и повидаться с «тараканами» – 27-летними разгильдяями, которых водоворот судьбы отчего-то прилепил на стенку сточной трубы, где протекали их жизнишки, не давая быть смытыми в наркоманские черные будни, в тюрьму на много лет с чужими слитыми делами, ни даже в больничные застенки – со всеми теми акробатическими трюками, что выполняли они порой, употребляя внутрь различные денатураты, и с безумной пьяной лихвой перелезая по балконным перилам в квартиры на последних этажах. Одного звали Леший, второй был Толян, еще у них были друзья Слава, Микола и Гвоздь. Машка задержалась у них дольше, чем планировала, но все же ретировалась раньше, чем приехал вызванный соседями наряд милиции, забравший четыре практически бездыханных тела и усовершенствованную модель бульбулятора, так сильно беспокоившую остальных жильцов.