Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - [38]

От лагеря вела одна дорога – «на костях», как говорили. Заключенные девять лет строили ее, выкладывая булыжником, копая узкие глубокие ямы для телефонных столбов, где под тонким слоем грунта начинается или камень, или лед. Ледяные глыбы неестественно ослепительного белого цвета вылезали иногда из-подо мха и кочек, как когти гигантского чудища, выкорчевывая деревья, ломая дорогу. Четыре года назад, когда поезд со скоростью шага вез Илью Иосифовича с дочкой до Тынды, один такой сияющий алебастровый пень показался вдруг гладкой округлой верхушечкой, аккурат между рельсами. Согнали тогда много людей – и из поезда, и пришлых, страшных, в робах – выдали ломы, и они держали рельсы с обеих сторон, пока паровоз не протащил по опасному месту весь состав.

Выстроенная на костях дорога, соединившая тупик лагеря и железнодорожную ветку-узкоколейку, тянулась по лесу восемьдесят километров, что по таежным меркам совсем ничего.

Выехав к Т-образному перекрестку у железной дороги, Кадык остановил машину и вяло кивнул, ленясь отдать честь, на приветствие лейтенанта. Молоденький солдатик, с трудом отлепляя взгляд от сидящей в машине комендантской дочери, пошел поднимать шлагбаум. Вокруг царила мертвенная, неестественная тишина, не прерываемая ни лиственным шорохом, ни треском соприкоснувшихся древесных ветвей, ни птичьим криком. Возле шлагбаума стояла деревянная сторожевая вышка с военным прожектором и никому не нужной в этой глуши надписью «Запретная зона». Здешнее густо-голубое небо, видневшееся в просвете над колеей, казалось, размещалось по отношению к земле под каким-то неправильным наклоном. От перекрестка все проезжие поворачивали восточнее, в сторону городка. На запад ездили очень редко, это было заметно и по темной дуге из присохшей грязи со следами протекторов, отделяющей путь направо от пути налево, и по блеклости, припорошенности пылью дороги, уходящей в ту сторону. Махнув дежурным по вахте, Кадык тронулся и, блеснув глазом в зеркало заднего вида, повернул налево.

Там вообще-то ничего не было. В поздних 1930-х пытались было строить первый лагерь для раскулаченных украинцев и тех, кто попался на «колосках». Дорогу тогда еще не пробили, и новых поселенцев везли по реке, в трюме баржи. Едва живые в момент погрузки, они плохо переносили это путешествие, уцелевших скосил тиф, и в лагере жить уж было некому.

Когда автомобиль повернул, Бузя испуганно заерзала, обернулась, положив руку сверху на спинку сиденья, смотрела, как за рядами елей, вроде как бы покачиваясь, исчезает сторожевая вышка. Кадык тем временем уже все решил. За старым лагерем вверх по реке шла дорога. Несмотря на то, что дорогой вряд ли кто-то пользовался, сейчас, сухим летом, там вполне можно было проехать. Согласно картам, дорога упиралась в никуда, просто заканчивалась необъяснимым таежным тупиком, за которым не было ни шлагбаума, ни вышки. До старого лагеря ехать было километров шестьдесят, и та дорога тянулась вверх и в сторону, постепенно отходя от реки, еще километров сто, не пересекаясь с другими путями, не приближаясь даже ни к единому населенному пункту. За задним сиденьем «газика», чуть простукиваясь, ехали две двадцатилитровые канистры с бензином, автомат и два диска к нему, запасное колесо и плащ-палатка.

– А куда мы едем? – наконец спросила Бузя.

Кадык таки вздрогнул – он очень долго ждал этого ее вопроса, ждал сперва каждую секунду, потом каждые пятьсот метров, потом как-то отвлекся, подустал, уже думал, что пора бы стать по нужде и что лучше во время этой остановки все и сделать. Щупал локтем пистолет на поясе. И тут она спросила.

Он чуть замешкался. Ответил:

– А тут новую дорогу наискосок провели, так быстрее. Ты что, не знала?

Бузя испуганно смотрела по сторонам. Лес был такой же, как и везде, привычный лес, возможно, камней между елками чуть больше, а дорога, конечно, хуже, вся в ямах и колдобинах. Но было тут как-то особенно неуютно. С той, своей, обступившей лагерь неуютностью она уже свыклась, а эта, чужая, казалась совсем ужасной.

«Чертово место», – подумал Кадык.

– Тебе по нужде не надо? – спросил он как можно беспечней.

– Нет, – ответила Бузя, потому что ей показалось, что, если машина остановится и они как бы сольются с этим лесом, случится непоправимое. – Как-то не нравится мне тут…

– Да брось, – ухмыльнулся Кадык, – тут же никого нет, а самый страшный враг человека – это кто?

– Человек, – закончила Бузя любимую поговорку мачехи.

– То-то, – ответил старый зэк, поглядывая на одометр и вспоминая карту. Дорога и не думала кончаться. И этим летом, с момента как стаял снег, тут явно не проехала ни одна машина, не ступила ни одна нога, а поди и лапа.

– А можно, я песню спою? – неожиданно спросила Бузя.

Кадык как раз решил, что проедут еще три километра, будет вершина небольшой сопки, там и станут.

– Ну, спой.

Тонкий голосок выводил «Цвите терен, цвите терен» в дремучем безжизненном лесу, проехали они те три километра и катились дальше, прямо на север, по серой дороге, прорубленной, как тонкий шрам на волосатой голове.

– Это меня ссыльные украинцы научили, им вообще не разрешают петь такие песни, но они все равно поют, и мне кажется, очень красиво… – объяснила Бузя.