Милая, 18 - [39]

— А кучка идиотов во главе с Алексом, — Анд­рей снова обернулся к нему, — пускай продолжа­ет болтать на собраниях, пока немцы не спустят с них шкуру и не выпустят из них дух. Да, я возьму человек пятьдесят, перейду границу, раз­добуду в России оружие, вернусь обратно и на­пишу несколько своих приказов о дорогах снаб­жения для немцев.

— Почему ты мне ничего не рассказал? — спро­сила Габриэла.

— Я же тебе говорил: уезжай с американцами в Краков. У меня до сих пор лежат твои докумен­ты. Вот тебе и будет от меня подарок перед мо­им уходом.

— Но почему же ты мне не сказал?

— А зачем? Чтобы вы между собой сговорились и уложили меня в споре на обе лопатки?

— Никто не собирается с тобой спорить, Анд­рей, — сказал Алекс. — Все и без спора ясно: тебе запрещается осуществлять твой план.

— Слыхали! Новый комиссар нашелся приказы из­давать!

— Не возьмешь ты пятьдесят наших парней: они нужны нам, чтобы спасать жизнь другим.

— Пой, ласточка, пой!

— Наша — да и другие сионистские группы — это представители народа, которые будут дейст­вовать в его интересах. Если ты и сотня тебе подобных заберете каждый по полсотни молодых мужчин и женщин, три с половиной миллиона ев­реев останутся без тех, кто хоть как-то может защитить их.

— Попробуй только удержать меня, Алекс.

— Андрей, мы уже давно работаем вместе, очень давно, но я, не задумываясь, вышвырну тебя из рядов бетарцев.

— Что ж, тебе придется в таком случае вы­швырнуть еще пятьдесят человек, которые идут за мной.

Они вдруг замолчали, поняв, что дошли до той черты, за которой нет пути к отступлению. Ярость мешала Андрею прислушаться к здравому смыслу. Алекс был потрясен. Он обернулся к Габи, но та беспомощно развела руками.

— Я молил Бога, чтобы мой сын вырос хоть на­половину таким, как Андрей. Когда я увидел, каким ты вернулся из боя, я подумал: ”Что бы ни случилось, с таким храбрецом, как Андрей, мы не пропадем”. А теперь я вижу тебя насквозь. Настоящей храбрости в тебе нет.

Габриэла бросилась между ними, глядя в отча­янии то на одного, то на другого, и вдруг об­рушилась на Алекса:

— Как вы смеете с ним так разговаривать!

Но Алекс отстранил ее, размахнулся и дал Анд­рею пощечину. Тот даже глазом не моргнул.

— Прекратите! — заорала Габриэла.

— Не беспокойся, Габи. Он же бьет, как жен­щина, зная, что я не отвечу.

— А немцы бьют отнюдь не как женщины, но у тебя не хватает храбрости бороться, не давая воли рукам.

— Нет, я не позволю сказать, что я разрушил Бетар. Держи людей здесь, я пойду один, — Анд­рей подошел к тахте. — Сто тысяч польских сол­дат перешли границу и готовятся к новому сражению. Одним станет больше.

— Ты — тщеславный эгоист, — наклонился к не­му Алекс, — тебе бы только утолить жажду лич­ной мести. Бежать к шайке Робин Гуда, в тот момент, когда мы больше всего в тебе нуждаемся. Что ж, прощайте, бравый майор Седьмого уланского полка Андровский.

— Перестаньте его терзать! — закричала Габ­риэла.

— Алекс, ради Бога! — крикнул вслед за ней Андрей. — Не умею я воевать по-твоему. Я не предатель! Просто не умею воевать по-твоему.

— По-своему ты уже воевал, и ничего не вы­шло. Теперь схватка еще больше неравна. И речь не о том, что сильные выступают против сильных, а о том, что на горстке людей лежит ответственность за три с половиной миллиона беззащит­ных. У нас нет другого оружия, кроме веры друг в друга. Андрей, ты всегда хотел знать, что такое сионизм. Помогать евреям выжить и есть сионизм. Ради него нужно отказаться от себя. Нам без тебя не обойтись.

— Господи,— вздохнул Андрей, — да что же это за схватка? Все последние годы я сохранял позу великолепного Андровского, и знаю почему. По­тому что мы вели воображаемую борьбу. Нашими врагами были все и никто. Речь шла о наших мечтах, о наших желаниях, но теперь... Нет, я больше не участвую в мнимой борьбе, я врага в лицо видел, можете вы это понять? Я хочу с ним сражаться вот так, — он поднял огромные кула­ки, — хочу морды разбить этим немецким гадам.

— И это нас спасет?

— Не знаю, хватит ли у меня того мужества, о котором ты говоришь, Алекс, мужества сидеть сло­жа руки и смотреть, как тебя убивают.

— Не оставляй нас, Андрей.

— Алекс прав, — сказала Габриэла, — ты дол­жен остаться со своим народом.

— Алекс всегда прав! Ты разве не знаешь? Всегда! — он перевел взгляд с нее на него. Да, война, которую он вел на свой лад, окончена, и в ней его растоптали, унизили. Теперь ему остается воевать тем способом, который предлагает Брандель. — Я попробую, — наконец пробурчал он.

— Попробую.

Глава четвертая

Как член исполнительного комитета Еврейского Совета Пауль Бронский пользовался некоторыми привилегиями и послаблениями. Продовольствен­ная норма на его семью была такой же, как у польских чиновников, то есть вдвое больше, чем у евреев. Франц Кениг убедил комиссара Шреке­ра, что эта щедрость к членам Еврейского Со­вета окупится с лихвой.

Паулю разрешили жить в прекрасной квартире на Сенной, одной из фешенебельных прежде улиц. Немецкая оккупация не так уж и ущемила Бронского. Его деньги лежали в Швейцарии, в банке, и были недоступны для немцев, да и сам он за­нял самое высокое положение, какое только было возможно в новых условиях. Пока Крис оставался в Варшаве, он не нуждался: Крис распоряжался его состоянием и давал ему деньги, снимая со счета Швейцарского Агентства Новостей.