Милая, 18 - [25]

— Завтра я уезжаю, — сказал Крис.

Она вздрогнула.

— Всего на несколько дней. Еду на границу.

— Я так рада, что ты мне позвонил.

— С того вечера я не нахожу покоя. Дебора, вот мы сейчас сидим здесь, при солнечном свете, можем спокойно подумать, обсудить, как быть с Паулем.

— Нет, Крис, не сейчас, когда он в армии.

— А раньше еще что-то мешало, а раньше — еще что-то. Ей богу, я хочу, чтобы он не вернулся.

— Крис!

— Я знаю, он порядочный человек. 

— Я тоже о нас много думала, Крис. Когда я с тобой... мне раньше и в голову не приходило, что... я могу так... Но я же поступаю против всех моих убеждений. Я не уйду от Пауля.

— Вы связаны чувством?

— Не тем, которое ты имеешь в виду. Того ни­когда не было, ты же знаешь. Но муж и жена мно­го значат друг для друга и по другим причинам.

— Дебора, я тебя не оставлю, пока ты сама ме­ня не прогонишь.

— В том-то все и дело. А я не могу, встреча­ясь с тобой, сохранять хоть каплю уважения к себе.

Он провел рукой по ее щеке, и она закрыла глаза.

— Не нужно, Крис, ты же знаешь, что со мной начинает твориться. Господи, я только усложняю тебе жизнь, зачем я тебе?

— Пойдем ко мне, — прошептал он, касаясь гу­бами ее лица.

* * *

Деборе было одиннадцать лет, когда умерла ее мать, и она осталась хозяйкой дома для отца и маленького брата. Дел у нее было выше головы и до, и после школы: варить, убирать, ходить на базар, стирать. Андровские были так бедны, как могут быть бедны только польские евреи. Деборе приходилось часами торговаться на базаре, что­бы сэкономить злотый. Мать в ее памяти оста­лась больной и усталой, человеком, ожидавшим смерти как избавления.

Отец находил отдушину в глубокой вере, в не­истовых молитвах, доходящих до экстаза. В си­нагоге он забывал обо всем: и о бедности, и о повседневной борьбе за существование. У мамы и такой отдушины не было: ежедневная молитва — привилегия мужчин.

Быть ”хорошей еврейской женой” значит скру­пулезно соблюдать все обычаи. Когда Дебора по­дросла, всякие мелочи, казавшиеся ей лишенными смысла, начали приобретать значение. Почему ма­ма особенно жаловалась на здоровье в канун суб­боты, когда папа приходил из синагоги? Потому что хорошая еврейская жена должна исполнять супружеские обязанности в канун субботы. А ма­ме это было тяжело и неприятно. У нее было три выкидыша, еще один ребенок заболел и умер, ког­да ему был год. После рождения Андрея у мамы появилось еще больше болезней. ^”С мальчиками будь осторожна, — говорила мама Деборе, — а то забеременеешь и будешь всю жизнь мыть полы, сти­рать белье, варить и рожать детей. Ничего хо­рошего от мальчиков не бывает, Дебора”. Так мама и сошла в могилу, оплакивая страдания, кото­рые выпали на ее долю потому, что она женщина.

Мамины предсказания начали сбываться: Дебора мыла полы, стирала белье, и в ушах у нее зву­чали мамины слова, будто та продолжала их го­ворить из могилы.

Когда Деборе исполнилось пятнадцать лет, отец смог наконец переехать из трущоб в приличный район, на Слискую, где жили обеспеченные орто­доксальные евреи.

Хоть отец был человеком мягким, в глубине души Дебора считала его виновником маминой смерти. И когда она уже настолько подросла, что понимала, зачем отец ходит к женщинам с дурной славой, она еще больше укрепилась в своем представлении о том, какие гадости дела­ют мужчины и женщины в постели. Семейные обя­занности задавили ее, сделали пассивной. Сколь­ко Дебора себя помнила, она всегда была одино­ка, не считая дружбы с братом Андреем. Единст­венным ее утешением было пианино. Когда, пере­ехав на Слискую, Дебора перестала заниматься хозяйством, она с головой ушла в музыку и до­стигла в игре больших успехов. Но тогда отец стал требовать, чтобы она чуть ли не все время упражнялась, и она бросила музыку так же реши­тельно, как прежде занялась ею.

С ней творилось что-то странное, пугавшее ее больше ночных кошмаров. Ей хотелось свободы, хотелось узнать поближе загадочный мир вокруг. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что она тонет в каком-то духовном гетто, и она бро­сила первый вызов: перестала даже подходить к пианино и заявила, что поступает на медицинс­кий факультет университета. Там она сразу об­рела настоящую подругу — Сусанну Геллер, го­товившуюся стать медсестрой.

Деборе было восемнадцать лет, когда она по­знакомилась с доктором Паулем Бронским, блес­тящим молодым лектором, в которого были тайно влюблены все студентки. Дебора была удивительно хороша собой и столь же удивительно наивна.

Пауль Бронский, тщательно взвешивавший каж­дый свой шаг в жизни, захотел, чтобы она стала его женой. В ней сочетались все ценимые им ка­чества: умна, красива, будет прекрасной матерью и замечательной хозяйкой — словом, она его устраивала и в смысле жизни, и в смысле карьеры.

Дебора вступила в большой мир слишком по­спешно, не имея никакого опыта в отношениях между молодыми людьми и девушками. Она увлек­лась Бронским, и мамины предсказания тут же сбылись — она забеременела.

— Я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты стала госпожой Бронской, — сказал Пауль.

— Я умерла бы, если бы ты этого не хотел.

— Ну, как можно этого не хотеть?! Дебора, до­рогая... но пока нужно как-то избавиться от бе­ременности.