Милая, 18 - [21]

Польские евреи испытывали горькое чувство по отношению к своей новой родине. Вынуждая их жить обособленно, поляки тем самым доказывали, что евреи не такие, как все, и вообще не имеют ничего общего с поляками: и разговаривают на идише, на языке, вывезенном из Богемии, и куль­туру, и литературу создали себе особую, не по­хожую на ту, что у поляков...

”Папа, я не хочу быть портным и кур прода­вать не хочу! — кричал Андрей. — И хасидом быть не хочу! Я хочу быть, как все люди в Варшаве”. Лицо Израиля Андровского становилось печальным. Он гладил курчавую голову сына. ”Конечно, мой мальчик не будет торговать курами. Ты бу­дешь большим знатоком Талмуда. — Нет, папа, я больше не хочу ходить в хедер!” Отец в гневе поднял на него руку, но не ударил, потому что Израиль Андровский был человеком очень мягким. Он с удивлением смотрел в горящие глаза сына. ”Я хочу быть солдатом, как Берек Иоселевич[24]”,—  выдохнул Андрей.

”Андрей! Это еще что такое! Ты носишь в кар­манах камни и дерешься в Красинском саду с го­ями? — Папа, они первые лезут ко мне. Они на меня нападали, еще когда мы носили кур. — Я же тебе говорил: всегда беги от гоев. — Не буду я от них бегать. — Господи, что за сына ты мне послал! Слушай, что я тебе говорю: ты будешь ходить в синагогу, будешь молиться и будешь хорошим евреем!”

С Андреем считались не только в еврейском районе, потому что он мог вступить в драку и победить. Но он знал, что за глаза его называ­ли ”этот еврей”. Только ”этот еврей” — чего бы он не достиг. Между ним и ими вечная стена. И никогда они его не признают своим, никогда он не добьется того, чего больше всего хочет.

”Папа, я решил присоединиться к сионистам. — К этим бунтарям? Сын мой, сыночек, вот уже пол­года, как ты не ходишь в синагогу. Тебе уже двадцать лет, а ты все еще не понял, что быть евреем — значит терпеть, молиться и мириться со своим положением. — Я никогда с ним не сми­рюсь. Папа, я не нахожу в Талмуде того, что ищу. Мне нужно искать свой путь самому”.

”Мы, как птицы вдали от дома, все кружимся и кружимся, все ищем, где бы свить гнездо. Но стоит нам пикнуть, и нас сгоняют с места, и мы снова кружимся и кружимся...”

* * *

Рассвет окрасил Варшаву в грязно-серые тона. Из-под отяжелевших век смотрел Андрей, как по­степенно вырисовываются крыши домов. Он почув­ствовал, что кто-то стоит за его спиной.

— Очень холодно. Вернись в комнату, — сказа­ла Габриэла.

Глава восьмая

Из дневника

Война на носу.

Польская делегация срочно прибыла в Берлин для неофициальных переговоров — для других у нее не было полномочий. Все считают, что Гит­лер в действительности не хочет вести перего­воры. Пакт с Россией пока избавляет его от со­ветской армии, а насчет того, что в случае на­падения на нас вмешаются Англия и Франция, ни у кого даже иллюзий нет.

Наконец мне удалось заполучить Андрея, и из Кракова приехала Анна Гриншпан, так что сегод­ня можно собрать правление.

Александр Брандель

По всей Варшаве звонили колокола. В больших церквах и малых, в соборах и в монастырях, у Святого Антония и Святой Анны, у кармелитов и у Святой Богоматери, у доминиканцев и у францисканцев, у иезуитов и у Святого Казимира, и в церкви Святого Креста, где возле алтаря в маленьком черном ящике хранится сердце Шопена.

В Варшаве много церквей, и во всех звонили колокола. Потому что было воскресенье.

По Висле плыли белые паруса, надутые легким бризом позднего лета, а на пражском пляже ку­пались и загорали.

Понятовский и Кербедзский мосты были пере­гружены: варшавяне ехали навещать своих родст­венников в предместья, а жители предместий — с той же целью — в Варшаву.

Под Понятовским мостом растянулся район Сольц. Там пахло конским навозом, потому что большин­ство извозчиков жили в Сольце и держали лоша­дей у себя во дворе.

Внизу, у подножья винтовой лестницы, ведущей в Сольц, собрались полицейские: тут закололи известную всем проститутку. Правда, сегодня грабежи, взломы, карманные кражи, азартные игры — словом, все, что делает Сольц Сольцем, временно прекратились, потому что большинство проституток, хулиганов и воров были в церкви.

Вся христианская Варшава — две трети ее жи­телей — благочестиво отправилась в церковь. А накануне вся еврейская Варшава — одна треть ее жителей — благочестиво отправилась в синагогу.

Стоял погожий день. Одеваясь, чтобы идти к мессе, Габриэла поглядывала на нарядную публи­ку, прогуливающуюся по площади и по Уяздовской аллее. Мужчины в котелках, с тросточками, в гетрах, при орденах, бравые офицеры, элегант­ные дамы в парижских шляпках, в парижских пла­тьях и в мехах.

Нувориши прохаживались по Иерусалимским ал­леям и по Маршалковской. Солдаты со своими под­ружками гуляли по Новосвятской, с вожделением поглядывая на витрины закрытых магазинов. Про­винциалы заполняли площадь Старого города, же­лая немедленно, тут же, приобщиться к величию польской истории.

Саксонский сад был полон людьми среднего до­статка. После смерти супернационалиста, марша­ла Пилсудского, толпам посетителей разрешалось осматривать его личный ботанический сад вокруг Бельведерского дворца на Лазенках.