Милая, 18 - [156]

— Значит, вы выходите в канализационную систему в четыре утра, — сказал он. — Толек и Вольф поведут вас другой дорогой. Счастливого пути и ... В будущем году — в Иерусалиме[78]!

Вольф, Крис и Рахель преградили Андрею путь к лестнице, по которой можно было выбраться на Францисканскую.

— Дядя Андрей, — бросилась к нему на шею Рахель и зарыдала.

— Это хорошо, что даже в таком месте у нас еще остались слезы, жалость друг к другу, боль в сердце, — проговорил Андрей. — Хорошо, что мы не утратили человеческий облик. Ты выйдешь отсюда, Рахель.

— До свидания, дядя Андрей.

Наверху Андрей туго обмотал ноги тряпками и стал пробираться по руинам, играя в прятки с перекрестными лучами прожекторов, падая плашмя при звуке летящей бомбы. Уже почти нечего было сжигать и разрушать, и все-таки позади него еще обрушилась какая-то стена и осколки пролетели у него над головой. Его оглушило, но он поднялся, снова упал и снова поднялся...

За час он добрался до Милой, 18.

Немцы уже ушли. Как обычно, перед уходом они напустили в бункер газ. Возвращались они, как правило, дня через два-три и, прежде чем спуститься в бункер, посылали туда собак. Андрей пробрался вниз через разрушенный дом номер 18 на Милой. Газ уже почти улетучился.

Андрей очутился в узком проходе, куда выходили маленькие отсеки. Посветил фонариком. Кругом трупы. Он пробрался в командирский отсек. Пусто. В другом отсеке на койке лежал мертвый рабби Соломон, сжимая восковыми руками Тору. Перешагивая через трупы, Андрей вышел в большой коридор. Трупы бойцов, трупы детей... трупы... трупы... до самой дыры в кирпичной стене.

Отсек ”Хелмно”. Здесь был склад оружия и боеприпасов. Теперь он весь забит обуглившимися неузнаваемыми телами.

Отсек ”Майданек”.

— Шимон! Дебора! Алекс! — его одинокий голос канул в черную тишину.

Кругом только трупы. Одни трупы.

Он увидел тело Шимона, своего командира. И Бранделя, прижавшего к груди мертвого Моисея. И у дырки в стене, где были вынуты кирпичи, он увидел свою сестру. Она еще дышала.

— Дебора!... ты жива...

— Нет, нет... не смотри на меня... я ослепла...

Он на руках отнес ее в другой угол, качая, как ребенка, целуя ее щеки. Она кашляла, задыхалась и корчилась от боли.

— На Милой... есть еще живые дети, — хрипела она.

— Ш-ш-ш, не надо, не говори...

— Крис... Рахель... Вольф...

— Да, дорогая, да, они спаслись, все в порядке...

Она издала вздох облегчения и тут же снова застонала.

— Андрей... Дети мучаются... Убей их, Андрей...

— Дебора... Сестричка...

— Так хорошо, что ты меня держишь... Таблетку... Дай мне таблетку...

Андрей вытащил из нагрудного кармана таблетку цианистого калия и вложил в запекшийся рот сестры.

Глава двадцать вторая

Габриэла вытянулась на постели. Сердце колотилось после страшного сна. Ей снилось, что Андрей летает над пылающими развалинами гетто. Она повернулась на бок и посмотрела на часы со светящимся циферблатом. Без четверти четыре.

Она машинально включила радио, как всегда, когда не спала. Может, сегодня из гетто будет какой-нибудь сигнал. Уже двадцать шесть дней оттуда ни звука — с тех пор, как они забрали четырех детей из канализационного люка и передали их отцу Корнелию. Двадцать шесть дней молчания.

Она накинула халат и вышла на балкон. Было тепло, совсем как летом, хотя еще стояла весна. Луна освещала гетто. С пятого этажа его хорошо было видно. Она смотрела туда очень долго. Очень. Как и все эти дни напролет. Она потому и сняла эту новую квартиру, что из нее хорошо видно гетто.

Артиллерийский огонь прекратился. Уже почти нечего обстреливать. На руинах лежали лунные блики.

Послышался слабый звук — может, радио?

Она побежала в комнату. Сигналы затихали, терялись в посторонних шумах, потом снова появлялись. Исчезли. Она села, затаив дыхание. Ну, ну же... Ничего.

И вдруг из гетто, разорвав тишину, донеслась стрельба. Она снова выбежала на балкон, но ничего не увидела. Стрельба усилилась.

Габриэла закрыла балкон, задернула светомаскировочныи занавес и зажгла лампу возле телефона. Подождала немного, не появится ли снова сигнал из гетто, закурила сигарету, сделала несколько затяжек и решительно набрала номер.

На другом конце раздался заспанный голос.

— Камек, говорит Алина, — сказала Габриэла.

— Слушаю.

— Вы тоже слышали?

— Да, но не понял, что это значит.

— Я тоже не поняла, — сказала Габриэла. — Что мы должны делать?

— Ничего сделать нельзя, пока затемнение. Приходите ко мне, как только рассветет.

* * *

Оберфюрер Функ сонно щурился на свой очередной рапорт. Уже скоро четыре часа ночи, но он хотел во что бы то ни стало закончить его до рассвета и отослать Крюгеру, Глобочнику и Гиммлеру. Почти целый месяц длилось восстание, и он спешил их заверить, что в основном оно подавлено. Остались мелочи: кое-что подчистить, прочесать район, пустые формальности. Совсем скоро можно будет официально объявить о победе.

Четыре часа. Функ расстегнул шелковый халат и... что это? Стрельба! Что за чертовщина! Быть этого не может! Он приказал артиллерии прекратить огонь в половине третьего и патрулю разойтись но своим местам.

Он снова застегнул халат, протянул руку к телефону, но тут же опустил. Его пронзил страх: неужели это евреи? Нет... просто... это... еще один бункер обнаружили, вот и все. Спокойно, спокойно. Выпить рюмочку шнапса, так, хорошо. Пожалуй, стоит продолжить работу. Функ опять сел за письменный стол.