Милая, 18 - [102]

Просто диву даешься, как люди покорно принимают жизнь, которая хуже смерти. Даже самые разложившиеся общества в прошлые исторические эпохи понимали, что не только рабам — и животным нужно обеспечивать некоторый минимум, чтобы они могли работать. Немцы, пожалуй, даже ввели новшество, превратив всю Польшу в сплошной лагерь принудительного труда, и при наличии миллионов лишних рабочих, у которых нет других средств к существованию, идет зверская конкуренция за право стать рабом.

Рабы на комбинатах доктора Кенига изолированы от своих семей, пронумерованы, их клеймят и бьют, как скотину. Они работают в тяжелейших условиях по шестнадцать-восемнадцать часов в день. Зимой помещения почти не отапливаются, не проветриваются, едва освещаются. Ни человеческих условий, ни человеческих прав. Люди до того запуганы, до того забиты и голодны, что борьба между ними самими за кусок хлеба — это тоже борьба за жизнь. Спят они в сараях, не пригодных даже под свинарники. Во все эпохи рабы мечтали о свободе, которая несет избавление. Здесь же альтернатива одна: смерть. Малейшая нерадивость в работе, будь то в знак протеста или по недомоганию, означает немедленное уничтожение и замену следующим на очереди из тех, кто дерется за право стать рабом.

Вторую неделю длится ”большая акция”. Вчера на Умшлагплаце добровольцев не оказалось. Полиция с бригадой ”соловьев” окружила щеточную фабрику Кенига и отобрала для депортации половину рабочих. Сегодня Еврейский Совет призвал добровольцев занять освободившиеся места. Предложение превысило спрос! Конечно, эта новая хитрость немцев сработала ненадолго, но просто уму непостижимо, насколько люди стремятся быть обманутыми.

Натан-придурок стоит возле регистрационного центра на Умшлагплаце и пророчит, что во всей Варшаве он один останется в живых.

Вот что он поет:

Добряки германцы, право,

На себя берут расходы.

Что ни день — у нас облава,

Чтоб работу дать народу!

Александр Брандель

* * *

На девятый день ”большой акции” Александр Брандель пришел в здание еврейской полиции напротив Еврейского Совета на углу Заменгоф и Гусиной. Визит Бранделя смутил полицейских, которые вот уже года два как держали все гетто в страхе. Он был взъерошен еще больше, чем обычно. Его тщедушная фигура, разумеется, не внушала страха, и тем не менее они его боялись. Он был одним из тех немногих, кого они не трогали, так как это могло им дорого обойтись. А боялись они его спокойствия.

Он сказал, что ему нужен Петр Варсинский.

Варсинский, чья ненависть к евреям была общеизвестна, тоже побаивался Александра Бранделя. У Варсинского на нервной почве руки всегда чесались и были покрыты красными пятнами. При виде Алекса он начал расчесывать их до крови.

— Что вам здесь нужно? — прорычал он.

— Я хочу попасть внутрь селекционного пункта на Умшлагплаце и разместить вокруг него десять моих медсестер.

— Вы с ума сошли!

— Я заплачу.

— Убирайтесь вон, не то вас самого прокатят в поезде!

Эта проклятая улыбка Бранделя! Надо же, какая сволочь! Как он ненавидит его! Этот Брандель никогда не снисходит до возражений. Когда он, Варсинский, еще был охранником в Павяке, он любил, чтобы заключенные валялись у него в ногах, но такой тип, как Брандель, и не подумает смириться. Бесстрашный! Он терпеть не может бесстрашных. Зуд стал нестерпимым, и узкие глазки Варсинского увлажнились. Опустив руки на стол, он продолжал раздирать их ногтями.

— Чего вы хотите?

— Встретиться с гауптштурмфюрером Кутлером и штурмбанфюрером Штутце. Есть несколько человек, которых забрали на Умшлагплац, и мы хотим их выкупить.

— Как будете платить?

— В американских долларах.

— Я им передам. Сколько за голову?

— Шесть долларов.

— В любом случае, накиньте по доллару для полиции.

— Договорились.

Алекс встал из-за стола, стараясь скрыть свое отвращение. Какие перлы мудрости, накопленные им, могли бы пронзить сердце Петра Варсинского? Семь долларов за каждую жизнь. В кровожадном взгляде Варсинского он прочитал, что настанет день, когда тот будет стоять на перроне и смотреть, как в вагоне для скота его, Алекса, будут увозить в Треблинку.

* * *

Гауптштурмфюрер Кутлер был уже пьян, когда Варсинский пришел в барак эсэсовцев. Увидев окровавленные руки Варсинского, он торопливо налил себе снова. Кутлера мучили кошмары еще со времен расстрелов в Бабьем Яру. Он вскакивал по ночам с диким криком: ему снилось, что он тонет в крови. Теперь ему во сне являлись какие-то неведомые маленькие твари, которые рвали на части его тело. Штурмбанфюрер Штутце попытался поставить капитана на ноги. Уж эти слабонервные немцы! Проведут акцию — и начинают глушить себя спиртным до белой горячки, да еще накачиваются наркотиками. То ли дело австрийцы, вот как он сам или Глобочник, или Гитлер — они покрепче. Дайте только выиграть войну, и австрийцы возьмут верх над этими немецкими хлюпиками.

Кутлер был не в состоянии разговаривать, и Штутце приказал двум охранникам отвести гауптштурмфюрера в его комнату, потом повернулся к Варсинскому:

— Так он, говоришь, предложил тебе по шесть долларов за каждую еврейскую голову. И сколько ты накинул для себя? — спросил он Варсинского.