Миланцы убивают по субботам - [12]

– Везде. Вот ты, легавый, приходишь в бардак, как пацан, у которого по утрам не стоит, а сам тут вынюхиваешь. Везде грязь, как ее ни прикрывай.

1

Дверь кабинета Дуки Ламберти со скрипом, будто уступая насилию, отворилась, и вошел Маскаранти, держа за шиворот молодого человека в бархатном, оливкового оттенка пиджаке и водолазке из чистой шерсти, желтой, в тон изжелта-бледному лицу, с которым контрастировали смоляные волосы и такие же черные, будто начищенные до блеска ботинки, глаза.

– Иди, иди, сицилийская рожа, не то хуже будет! – приговаривал Маскаранти, втаскивая парня в кабинет.

– Зачем же так с земляком-то? – укорил его Дука. – Ты ведь, сдается мне, тоже не в Лондоне родился.

– Ну, я все-таки другой породы, чем этот... – Маскаранти прибавил словечко из непечатных. – Всю дорогу силком его тащил, а он упирается, ревет, руки, говорит, на себя наложу, коли засадите. Да накладывай, кто тебе мешает!

Маскаранти шнырнул его, можно сказать, прямо на стол; парень вцепился руками в столешницу и посмотрел на Дуку из-под черной шапки волос.

– Прошу вас, синьор, не отправляйте меня на Сицилию! – сказал он, вытирая слезы кулаками (ногти у него были что-то уж чересчур светлые). – Ей-богу, клянусь, я в тюрьме жить не буду!

Судя по бледным ногтям, и по одышке, и но всей узкоплечей фигуре, у парня явная анемия. Дука отметил это как врач и решил, что у него либо туберкулез, либо сердечная недостаточность.

– Садись, – спокойно сказал и еще мягче добавил: – Да успокойся ты, не плачь!

Парень подсел к столу; позади него стоял, побелев от ярости, Маскаранти.

– Отродясь не видывал такой скотины! – заявил он. Скуластое лицо его сделалось еще шире от гнева. – Я прихожу за ним домой, потом тащу сюда на аркане, а он цацу из себя строит: «Жить не буду! Руки наложу!» – да накладывай сколько влезет, козел вонючий!

– Хватит! – сказал Дука. – Ступай прогуляйся. – И протянул ему руку, но не для рукопожатия, а за сигаретой.

Маскаранти понял этот жест, дал сигарету и вышел, с ненавистью взглянув на сидящего перед Дукой юнца. Отродясь не видывал такой скотины, подумал он, хотя чего ты, собственно, кипятишься – тебя никто в полицию не тянул.

Дука Ламберти с наслаждением затянулся отечественной сигаретой (для настоящих мужчин!), сверился с бумажкой, исписанной каракулями Маскаранти, и обратился кпарню, который продолжал утирать кулаком слезы:

– Итак, ты Сальваторе Карасанто, двадцати двух лет... – Духа сделал еще одну затяжку, – да-а, двадцати двух лет, по роду занятий – король всех сутенеров, живущих в столице нравственности, то бишь в Милане. Кто знает, скольких девчонок ты уже пустил по дурной дорожке! Твоими услугами пользуются все миланские «культурные центры», а проще говоря – дома свиданий. Простушки клюют на твою внешность итальянского любовника, а ты, что называется, приобщаешь их к ремеслу, тем и кормишься...

– Нет, нет, неправда! – Юнец снова был на грани истерики. – Было, не отпираюсь, но только раз, по молодости. Один тип пристал с ножом к горлу, ну я и сосватал ему девчонку, а с тех пор – ни-ни, теперь я представляю фармацевтическую фирму.

– Про это ты кому-нибудь другому расскажешь, – решительно оборвал его Дука. – Я-то знаю, что у тебя за фирма. В нашем списке не одна, а девятнадцать девиц, которых ты сосватал разным типам, и, ручаюсь, он не полный. Пути закона неисповедимы, потому тебя, подонка, всего год продержали за решеткой, хотя ты заслуживаешь пожизненной каторги. По мне, чем торговать женщинами, лучше сразу их с моста в реку. А он, видите ли, сидит здесь таким франтом и вешает мне лапшу на уши – я, мол, представитель фармацевтической фирмы! Не выйдет, любезный! Либо ты как на духу отвечаешь на все мои вопросы, либо я тебя в двадцать четыре часа вышлю из этого благородного города под строгий надзор сицилийской полиции. Итак, даю тебе последний шанс: говори, будешь нам помогать или нет?

Как только ему предложили сделку, да еще таким властным тоном, парень мгновенно прекратил лить слезы и с готовностью затряс головой.

– Буду.

– Ну смотри, не вздумай финтить, а то всю жизнь будешь у меня гулять по кругу – из камеры в колонию, из колонии под надзор, – ты понял?

– Понял, – сказал парень и еще больше побледнел видимо, почувствовав, что этот полицейский не шутит.

– Так вот, – продолжал Дука. – Несколько дней назад была убита девушка двухметрового роста. Зверски убита: сперва ей чем-то – камнем, должно быть, – изуродовали лицо, а потом голую бросили заживо в костер на Эмильянской дороге. – Дука вдруг потерял над собой контроль: повертев в руках крохотную шариковую ручку, какими, вероятно, из соображений экономии министерство внутренних дел снабжает своих верных служащих, он со всей силы воткнул ее острием в столешницу. – Понимаешь? Бросили заживо поджариваться, точно курицу в гриль! Ты меня слушаешь? – Он лихорадочно облизнул пересохшие от ярости губы.

– Да-да, конечно! – закивал парень.

– У нас есть основания полагать, что эта девушка весом в сто килограммов, ростом под два метра и вдобавок умственно отсталая, была похищена кем-то вроде тебя...

– Нет, нет, это ке я! – взвизгнул юнец и так затряс головой, что из его смоляных волос едва не посыпались искры.