Микрорассказы Интерпрессконов 1997-2000 - [26]

Она долго готовилась к этому вечеру — свечи, шампанское, роскошный стол, любимое белое платье и мягкая постель с пушистым верблюжим пледом — все для прекрасного Принца.

Первым пришел бизнесмен.

— Нашу свадьбу мы отметим в Париже. Вот билеты на самолет и ключи от номера в «Рице». Мы увидим Монмартр и Нотр дам де Пари, будем пить столетний коньяк в лучшем ресторане Елисейских полей, с высоты Эйфелевой башни весь мир ляжет к нашим ногам! Рейс через час — ты поедешь?

— Уходи. Ты не угадал, — сказала она и закрыла дверь.

До боя курантов оставалось два часа.

Приход астрофизика был слышен. Она открыла дверь, не дожидаясь звонка, и уперлась взглядом в перевязанную розовыми ленточками, частично упакованную треногу, из-за которой высовывалось счастливое лицо кавалера.

— Это тебе. Телескоп. Сейчас я установлю его на балконе, и ты увидишь звезду. Я открыл ее сам и назвал твоим именем. Красная, седьмой величины…

— Снег идет третий день. До свидания.

Она открыла форточку — квартира пропахла дымом, а поэт терпеть не мог табака, сварила кофе и села ждать дальше.

Он пришел без пяти двенадцать. С пустыми руками.

— Я люблю тебя. И это все, что у меня есть. Чудо уже то, что я осмелился сделать тебе предложение.

Она ждала, не понимая.

— Ты — красивая. Нежная. Живая. Ты умеешь говорить без слов и смотреть в окно. Я люблю тебя.

Слов действительно не было. Она хлопнула дверью так, что сработала сигнализация на чьей-то машине. Все стало ясно.

Она выпила с президентом России шампанского — как лекарство, поплакала немного от обиды и одиночества и уснула, завернувшись в верблюжий плед. В комнате пахло дымом, бурчал невразумительно телевизор, ворочалась кошка в плюшевом кресле под лампой…

За окном шел снег. И цвели каштаны.

Владимир Бережинский Отцы и дети… и внуки

…И его возводить молодым!..

В. В. Маяковский

Лязг экскаватора с утра назойливо лез в уши, но уже к обеду стал чем-то привычным, почти необходимым. В перерывах студенты подходили к окнам, смотрели на разрастающуюся яму, на снующие туда-сюда грузовики с землей и мрачновато шутили:

— Никак под нас подкапываются.

— Углубленно работают…

— А может, они клад ищут?

— Ага, Флинта или Сильвера.

Ближе к вечеру во двор въехала машина, из которой выбралось явное начальство. Столпившись у бровки ямы, оно принялось что-то бурно обсуждать, размахивая руками. Под шумок экскаваторщик незаметно исчез. Работа застопорилась.

После закрытия библиотеки Стас, ожидая Светку, засмотрелся на двух отроков, забавлявшихся швырянием камушков в свежевырытую яму.

— Ух ты! — восхитился он. — Закапывают! Смотри, Светик, юная смена. Прямо-таки, отцы и дети. Не по И. А. Тургеневу, правда. А не слабо им будет…

— Слабо! — не дослушала та. — Пойдем лучше.

* * *

Проходя назавтра мимо того же окна, Стас вдруг заметил, что во дворе тихо. Он взглянул и даже остановился…

— Эй, ты идешь или нет? — окликнула его Светка и тоже подошла к окну. Ого! — там была совершенно гладкая площадка, по которой вчерашние отроки бодро улепетывали от экскаваторщика.

— И впрямь, отцы и дети! — фыркнула Светка.

— И внуки, — буркнул Стас. — Посмотри-ка.

Немного в стороне, у самого края бывшей ямы, сидел карапуз лет трех и сосредоточенно орудовал совком. За ним тянулась ровная широкая и глубокая канава…

Михаил Гаёхо Сказочка

— Оленька, — съешь котлетку, — сказала мама.

— Не надо есть, — сказала котлетка.

— Съешь котлетку, доченька, и папа у нас тоже съест котлетку, а себе я положу сосиску.

— Не надо есть, — сказала котлетка. — Не ешь меня, девочка, я тебе пригожусь.

— Я не хочу есть эту котлетку, — сказала Оленька.

— Что это за котлета у тебя? Хочешь, я дам тебе от своей? — сказал папа.

— Нет, нет, не надо! Уберите вилку! — закричала папина котлета.

— Откуда эти котлеты? — спросил папа.

— Из кулинарии, — сказала мама, — обыкновенные котлетки.

— Ну, — сказал папа, — я лучше съем этот вкусный бутерброд со шпротами.

— Эй, — сказал бутерброд.

— Замолчи, — сказал папа, — должен ведь я чего-нибудь съесть?

— Почему обязательно меня? — сказал бутерброд. — Съешь котлетку.

— Не надо есть, — сказала котлетка.

— Бутерброды существуют для того, чтобы их ели, — сказал папа.

— Я существую, следовательно мыслю, — сказал бутерброд, не будешь же ты есть мыслящее существо?

— Все не так, — сказал папа, — мыслю, следовательно существую: вот как правильно.

— Вчера было так, а сегодня с утра все наоборот, — сказал бутерброд.

— Ну, какой еще мыслитель нашелся, — сказал папа. — Чем же ты мыслишь? Шпротами своими?

— Мыслю, и не хуже тебя, — сказал бутерброд.

— Ну, — сказал папа.

— Вот тебе и ну, — сказал бутерброд, — аргументировать-то нечем?

— Есть у нас еще что-нибудь? — спросил папа.

— Сосиски, — сказала мама, — я тебе положу сосиску.

— Ах, боже мой! Какой ужас! — сказала сосиска.

— Спасите, помогите! Режут! Убивают! — закричала другая.

— Ай, мамочка моя, я боюсь! Ой, мамочка, больно! — захныкала третья.

— Закрой их крышкой, — сказал папа.

— А у сосиски тоже есть мамочка? — спросила Оленька.

Мама расплакалась и выбежала из кухни.

— Можно, я пойду поиграю с конфетками? — спросила Оленька.

Папа взял батон.

— Положь на место, — сказал батон басом.