Миклош Акли, или История королевского шута - [58]

Тем временем в комнате стемнело. В такое время, под рождество, ночь наступает не с достоинством, неторопливо, как летом, а просто спрыгивает откуда-то с чердака и говорит: "Тук-тук, я - тут. Я - темная ночь, светлый день гою я прочь".

Папаша Димитрий явился с канделябром и двумя зажженными свечами. Затем, принеся несколько поленьев дров, положил их в камин. Языки пламени быстро, с жадностью сомкнулись над новой жертвой, принялись лизать поленья, шипеть, споря друг с другом, а женщины, замирая от страха, слушали историю, которую рассказывал Акли, как какую-то страшную сказку, и мадам едва успевала сопровождать его повествование возгласами "ах да ох" - в таких местах, когда, например, Рябина обогнал отряды Сепеши с письмом к Коловрату. И наоборот, возгласы госпожи Сильваши сменились вздохами облегчения и словами: "Ну, слава богу!", когда Акли нашел на повозке связного Рябину. В такие минуты у всех замирало сердце, а мороз продирал по коже.

Незабудка тоже натерпелась страху; слушая этот рассказ, она прижалась к госпоже Сильваши и спрятала голову в спустившейся с ее плеч большой шали. Маленькое ее сердечко отчаянно колотилось, мадам услышала его и, потрясенная привязанностью девушки, она взяла с письменного стола свою докладную и на клочки разорвала ее.

- Нет, дорогая Незабудка, - сказала она. - Не отпущу я тебя. Ни за что! Сумею и я защитить тебя, не бойся ничего.

- Да и не будет в этом необходимости, мадам. Мадемуазель Ковач больше не угрожает никакая опасность.

- Ой-ли? - по-прежнему озабоченно переспросила госпожа Сильваши.

- Наше я аркан на злодея...

- Но, сударь, против злодейства нет никакого средства.

- А я вот изобрел! - торжествующе похвастал Акли. - Я ему такое сказал, что у него сразу пропало всякое желание похищать Незабудку. Так что он больше никогда сюда не вернется, уверяю вас.

Но, сказав так, он разбудил самого опасного из дьяволов, который обретается не в преисподней, а в женщинах и имя ему - любопытство.

- Как? Какой аркан? - накинулись они на него с двух сторон.

- Эге, это моя тайна.

- Но вы откроете ее нам?

- Ни за что на свете! - решительно отказался Акли. Илонка тут же изобразила на лице недовольство и отвернулась от Акли.

- Ну и ешьте вы ее, эту вашу тайну, господин фон Капли!

Мадам тоже обиделась, встала, холодно кивнула головой Миклошу и, удаляясь, пояснила:

- Поскольку у вас частный разговор, я вас покидаю. Но пришлю сюда мадемуазель Харди.

Мадемуазель Харди - пожилая женщина с благородными манерами - по тогдашнему обыкновению являлась неизменным предметом пансионской утвари, как, скажем, глобус, школьная классная доска или губка для стирания мела с доски. Словом, она относилась тоже к разряду учебных пособий. В том смысле, что мадемуазель Харди была совершенно глухой. Но именно эта особенность и делала ее незаменимой для столь важной должности, и этим она зарабатывала свой хлеб. В комнате для свиданий воспитанниц с членами семьи и родственниками, куда часто приходили их кузены и дядюшки, мадемуазель Харди сидела постоянно и что-то вязала. Разговоры с глазу на глаз были разрешены только с членными семей - женщинами. А вот разговоры между четырьмя ушами позволялись и девочкам воспитанницам и с родственниками - мужчинами, и только потому, что при этом глаза мадемуазель Харди были всегда начеку. Два маленьких, всевидящих детектива!

Мадемуазель Харди ничего не слышал, но зато очень хорошо видела, когда кузен обнимал или целовал кузину. Одним словом. Мыслям в пансионе предоставлялась полная свобода, а вот рукам - нет. И достижимо это было только с помощью старой девы. Держали таких дам владельцы и других пансионов, но мадемуазель Харди превосходила их во всех отношениях, потому что она была еще и источником полной осведомленности мадам Сильваши. Более посвященные поговаривали, будто старая мадемуазель Харди знала все языки и, ничего не слыша, могла читать слова по движению губ. Зная, о чем говорили. Будто в книге читала.

Не прошло и минуты, как мадемуазель Харди уже появилась с корзинкой вязанья в одной руке и обычной черной табличкой в другой, к которой на шнурочке был привешен грифель - знак ее глухоты. Молча кивнув головой, она поприветствовала Акли, затем села в самый темный угол комнаты и оттуда лишь изредка равнодушно поглядывала на разговаривающих молодых людей, совершенно погруженная в свое вязание.

А те, собственно говоря, еще никак не могли закончить тему о том, что сказал Акли барону Сепеши. Илона пытала его, Акли сопротивлялся. На пришедшую мадемуазель Харди они произвели впечатление ссорящейся пары.

- Так как, сударь: скажете, или - нет?

- Нет.

- Я умру от любопытства.

- Похороним с почестями, - посмеивался Акли.

- Наверно вы сказали обо мне что-нибудь ужасное.

- Не исключено.

- Вот видите, а я открыла вам тогда, давно-давно, свою страшную "тайну сливового варенья".

- Ну это потому только, что женщины не умеют хранить тайн. А ты, мужчины, - умеем.

Она премило-трогательно сложила ручки и, кокетничая и умоляя, устремила на него свой нежный взгляд.

- Ну не будьте таким упрямым и беспощадным, Акли-Капли, прошу вас!