Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность - [3]

Полное разъяснение этого события невозможно в настоящее время за недоступностью официальных документов, к нему относящихся. Приходится довольствоваться рассказами, очевидно, неточными и, быть может, пристрастными. Замечательно, что близкий приятель Скобелева, В. В. Верещагин, говорит об этом эпизоде, очевидно, не со слов самого Скобелева, но под впечатлением рассказов его бывших начальников. Между тем из всего этого дела и даже из рассказа Верещагина очевидно, что начальство Скобелева относилось в то время к молодому капитану генерального штаба далеко не дружелюбно. На него смотрели как на петербургского выскочку, приехавшего поучать людей старых и опытных. Все это надо иметь в виду при оценке фактов и слухов, излагаемых Верещагиным. Сам художник, без сомнения, слышал в то время так много дурного о Скобелеве, что поддался общему мнению. Вот что повествует г-н Верещагин в своих “Воспоминаниях”.

Верещагин познакомился со Скобелевым в 1870 году в единственном ресторане города Ташкента. До того времени художник ничего не знал ни об отце Скобелева, ни о нем самом, но много слышал о его известном деде – безруком генерале. Дальше пусть рассказывает сам г-н Верещагин.

“Некто Жирардэ, очень милый француз, учивший детей тогдашнего генерал-губернатора Кауфмана, подвел ко мне юного стройного гусарского штаб-ротмистра.

– Позвольте вам представить моего бывшего воспитанника Скобелева. – Я пожал руку офицерика, почтительно поклонившегося... Фигура юного Скобелева была так привлекательна, что нельзя было отнестись к нему без симпатии, несмотря на то, что история, висевшая на его шее, была самого некрасивого свойства. Дело в том, что, возвратившись из рекогносцировки на бухарской границе, он донес о множестве разбитых и побитых бухарских разбойников, которых в действительности не существовало (?), как оказалось, и которые были им просто сочинены для реляции”.

Спрашивается, чей же авторитет противопоставляет г-н Верещагин реляции Скобелева и на чем основывалось начальство, не поверившее этой реляции? Оказывается, что доверие к донесению Скобелева поколебал уральский казак, имевший повод для личной мести Скобелеву. По скверной привычке, до сих пор еще кое-где существующей, – привычке, которую в более зрелых летах Скобелев осуждал самым беспощадным образом, – юный штаб-ротмистр, как его называет Верещагин, как-то в запальчивости ударил одного из бывших с ним уральских казаков. Ему стало тотчас стыдно, и он при первом удобном случае представил казака в урядники. Но уралец, “дворянин”, как они себя величают, не удовольствовался этим, а стал всячески пакостить Скобелеву и всюду громко говорил, что “офицер сочинил от начала до конца всю историю о разбойниках”.

Но до тех пор, пока не будут приведены более убедительные доказательства лживости донесения, составленного Скобелевым, мы не видим никакого основания верить мстительному казаку.

Так или иначе, но из этого дела вышел крупный скандал. Двое офицеров из ташкентской “золотой” молодежи, кирасир Г. (сын известного генерала Г., трагически погибшего в Варшаве) и П. (адъютант генерал-губернатора), поссорились со Скобелевым, который настаивал на своем, резко осуждая низших и высших офицеров, веривших на слово не ему, а казаку.

Оба офицера вызвали Скобелева на дуэль. Верещагин рассказывает эту историю, становясь на сторону противников Скобелева. Но все-таки он просил этих последних “пощадить малого”, как он снисходительно отзывался о Скобелеве. Просьба оказалась неуместной. Во время дуэли Скобелев обнаружил мужество и хладнокровие, и один из противников, адъютант, после дуэли пожал ему руку; другой был опасно ранен Скобелевым. Тогда генерал-губернатор счел необходимым вмешаться в дело. Экстренно созвав офицеров в большой зал своего дома, генерал Кауфман при всех жестоко распек Скобелева. Верещагин уверял, что после этого внушения на Скобелева все смотрели как на человека осрамленного и ошельмованного. Ему оставалось только уехать в Петербург, где Скобелев был привлечен к участию в занятиях военно-ученого комитета; затем он был назначен начальником штаба 22-й пехотной дивизии. Несмотря на все, способности Скобелева слишком заявляли о себе, и с началом военных действий в Хиве и Коканде мы видим его опять в Средней Азии.

Сведения о первых походах Скобелева в Азии находятся, между прочим, в известной книге Мак-Гахана, и этот корреспондент отличается беспристрастием и точностью, заставляющими нас предпочитать его показания отрывочному и не всегда беспристрастному изложению Верещагина. Рассказ о хивинских подвигах Скобелева мы приведем главным образом со слов Мак-Гахана.

Еще казацкие атаманы пытались завоевать Хиву. Затем, со времен Петра Великого, был предпринят ряд экспедиций, большей частью крайне неудачных. Снаряженная генералом Кауфманом экспедиция была по счету шестая. Четыре отряда были двинуты различными путями; в одном из них, находившемся под начальством полковника Ломакина, находился и полковник Скобелев. Переход оказался необычайно трудным. Из четырех отрядов один, под начальством Маркозова, совсем не достиг места назначения. Отряд Ломакина дошел 2 мая до Кизил-Агира, а так как на следующий день надеялись подойти к самым границам Хивы, то созван был военный совет. Решено было выслать вперед, к озеру Айбугиру, авангард под начальством Скобелева, что и было немедленно приведено в исполнение. Но 4 мая были получены известия, изменявшие весь этот план. Ломакин получил инструкции идти не на юг, а на север, чтобы сойтись с оренбургским отрядом. Ломакин послал воротить Скобелева; но Скобелев получил приказ слишком поздно. Он исполнил поручение Ломакина раньше, чем рассчитывали, и 5 мая имел уже схватку с большим туркменским отрядом. Туркмены эти направлялись в Хиву с большим караваном. В завязавшемся бою несколько туркмен было убито и захвачены полтораста верблюдов со множеством припасов. Зато сам Скобелев, другой офицер и несколько казаков были ранены.