Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность - [27]
Еще изумительнее были действия Скобелева во время ночной атаки текинцев. Неприятельский начальник Тыкма-Сердар с полуторатысячной спешенной конницей подобрался садами на 78 шагов к нашему фронту; но у нас царило молчание, до того смутившее текинцев, видевших, что русские не спят, что они не решились напасть. Только перед рассветом артиллерия открыла огонь по отступавшим текинцам. Убедившись в стойкости наших войск, Скобелев еще в августе хотел двинуться в глубь оазиса, но организация была не полна. Ждали войска, находившиеся на западном берегу моря.
Был необычайно жаркий августовский день. Зной в Бами доходил до 45 градусов по Реомюру. Скобелев и Гродеков вдвоем устроили военный совет и ровно восемь часов подряд спорили. Пылкий Скобелев хотел двинуться вперед, Гродеков доказывал, что не все еще готово. Вообще тактичный и опытный Гродеков играл в этой экспедиции ту же роль регулятора, сдерживавшего пыл Скобелева, как Куропаткин в турецкую войну. В конце концов Гродеков убедил Скобелева. Генерал ускакал в Красноводск и занялся хозяйственными работами. Весь сентябрь и до половины октября он встречал партии верблюдов, осматривал магазины, ездил в Михайловский залив, чтобы видеть, как строится железная дорога, злился, что проведение дороги идет медленно. В такие мертвые минуты Скобелев становился человеком крайне тяжелого, несимпатичного характера. Наконец в половине октября почти все было готово, и Скобелев со своим летучим штабом поскакал на театр войны. При найме верблюдов Скобелев пользовался услугами известного подрядчика Громова, которого в шутку называл своим “кунаком” и который при помощи русской сметки и купеческой изворотливости раздобыл в две недели десять тысяч верблюдов.
23 ноября Скобелев был уже в 20 верстах от стен Геок-Теке.
При этом движении Скобелев чуть-чуть не попался в руки текинцев.
27 ноября, перевалив через Копетдагский хребет и спустив орудия, Скобелев по своей обычной горячности обогнал колонну со своим конвоем, велел разбить палаточку и сел писать приказы. Вдруг было получено от лазутчиков известие, что текинцы застигнуты врасплох и угоняют свои стада.
Хотя было уже поздно, Скобелев велел кавалерии догонять текинцев; когда вся кавалерия поехала, спустился густой туман: в двух шагах ничего не было видно. Скобелев с князем Эристовым и несколькими казаками и денщиками не могли найти остальных, а между тем местность кишела текинцами. Положение становилось критическим, но Скобелев, нимало не теряя присутствия духа, поскакал к находившейся вблизи кала (круглой башне).
– В этой башне, – сказал он Эристову, – мы с тобою можем держаться против самой сильной партии текинцев.
Спокойно и решительно приказал он двум бывшим с ним проводникам из туземцев отыскивать войска и вызывать команду охотников. Он написал начальнику охотников Воропанову записку. Один из проводников скоро наткнулся на бивуак охотников, и Скобелев прибыл назад как раз, когда началась перестрелка между текинцами и казаками-ташкентцами.
После этого события среди текинцев распространился слух, что Скобелев заколдован и неуязвим пулею.
Еще раньше, 12 августа, на Бендесенском перевале по неосторожности Скобелева его любимая белая лошадь была захвачена текинцами, а сам он только по счастливой случайности избежал плена. Без сомнения, сам Скобелев так верил в свою “звезду”, что рисковал жизнью даже там, где в этом не было надобности.
Во время трехдневной осады Геок-Тепе Скобелев жил в траншеях. Однажды утром состоявший при нем д-р Гейфельдер, в сопровождении хирурга, вышел из траншей на открытое пространство между лагерем и крепостью.
– Что такое, доктор? Разве вы не видите, что здесь открытое для неприятельских пуль место? Не ваша обязанность так экспонировать себя. Если вас убьют текинцы, то на меня опять будут нападать.
Скобелева в это время многие винили в том, что другой сопровождавший его доктор, Студицкий, увлекшийся преследованием текинцев, был ими изрублен.
– А если вы будете ранены? – спросил Гейфельдер.
— Не буду ранен. Та пуля еще не вылита, которая меня убьет. — Это выражение Скобелев повторял много раз нескольким лицам.
Гейфельдер сообщает другие эпизоды, из которых видны странные противоречия в натуре Скобелева. При всем своем мужестве он не только боялся тринадцати гостей или тринадцати свечей за столом, но питал если не боязнь, то тревогу в присутствии некоторых людей, именно тех, в ком он почему-либо подозревал “нигилистов”. Однажды Скобелев просил Гейфельдера назначить к нему врача, “только не из поляков”. Гейфельдер рекомендовал ему одного молодого врача. Увидев его, Скобелев поморщился, отозвал Гейфельдера в сторону и таинственно спросил:
– Скажите, этот господин – не нигилист ли он?
– Не думаю... – с изумлением сказал Гейфельдер.
– Смотрите сами: эти длинные волосы, эта небритая борода, этот оборванный вид... Разве это военная аккуратность? А манеры, вид, осанка? Просто похож на нигилиста!
Гейфельдер даже рассердился.
