Миг столкновения - [3]

Я читала, у животных окраска служит либо для маскировки (называется мимикрией), либо для того, чтобы предупреждать хищников или привлекать партнеров. Ха! Пожалуй, мои красные губы, нарумяненные щеки и платиновый перманент выполняют все три функции. Или я просто люблю перевоплощения.

Бетти приносит вафли. Отодвигаю блокнот, чтобы освободить место; вооружаюсь вилкой. Это разгул углеводов какой-то; это блаженство. Тесто, золотистое от сливочного масла; густой иней сахарной пудры.

Офицер Хайаши уставился в мой блокнот, остатками булочки подчищает желток.

– «Ваби-саби». А ты знаешь, что это такое?

– Насколько я понимаю, – говорю я с важным видом, – «ваби-саби» – слово непереводимое. «Ваби» может означать «простой», или «абсолютный», или «преходящий». «Саби» – это что-то вроде «увядший». Или «увядающий». Короче, старый. Вместе «ваби» и «саби» означают «видеть красоту в безыскусности и естественности». В мимолетности. И даже в увядании.

Офицер Хайаши одним глотком допивает кофе.

– Откуда ты все это узнала?

– От подруги.

Имею ли я право по-прежнему называть Руби подругой? Мысленным взором я постоянно вижу ее: черные волосы, рваная челка, густо-розовая помада. Я так скучаю по ней и по ее родным, что впору завыть.

– Прошлой весной мама моей подруги участвовала в мультимедийном шоу. Сравнивала японское представление об эстетике, на котором ее воспитывали, с западным представлением об эстетике, которое изучала в колледже.

Прежде чем офицер Хайаши успевает отреагировать, я со вздохом киваю на нарисованное платье и вишневые ветки.

– Вот, пытаюсь перенести некоторые положения японской эстетики в мир моды. Правда, для меня лично они не годятся. В одежде я предпочитаю раскрепощенность и дерзость. Наверно, я, когда наконец-то попаду в Японию, буду следовать уличной моде. А вы бывали в Японии?

– Нет, не пришлось. Но мне… – Хайаши медлит, достает деньги из бумажника, – мне всегда хотелось поглядеть на Кинкаку-дзи.

– На Золотой Павильон?

Хайаши кивает.

– Моя мать рассказывала о нем буквально с благоговением.

– Почему ж вы не побывали в Японии, раз вам так хочется?

– Не знаю. Закрутился. То одно, то другое…

Офицер Хайаши надевает потрепанную бейсболку и, не прощаясь, выходит из-за стола.

Я тоже не задерживаюсь в закусочной. Перед работой надо еще кое-что сделать.

Ежедневный ритуал. Верона-ков расположен выше уровня моря, так что, если идти все время на запад – не важно, по какой именно улице, – выйдешь на обрывистый берег, к скалам. Некоторые нависают прямо над океаном, другие спускаются к воде более плавно. Калифорнийское побережье представлялось мне оживленным, с серферами, ловящими волну, с разноцветными пляжными зонтиками. Но здесь безлюдно и тихо – только прибой накатывает да чайки перекликаются. Я стою у обрыва, вся в россыпи брызг, как в тумане. Океан – прямо подо мной; этот факт потрясает даже на седьмой день пребывания в Верона-ков. Лучшие архитекторы, дизайнеры, художники перед мощью и великолепием природы выглядят жалкими дилетантами. Здорово, что я могу стоять вот так, охватывать взором сразу и синее небо, и волны с белыми барашками; чувствовать подошвами каждый выступ скальной породы.

Еще в закусочной я запаслась вафельными крошками. Птицы набрасываются на нежданный завтрак, пока я шарю в сумочке. Нужно кое от чего избавиться – за этим-то я и пришла на утес. Вот у меня два кислотно-оранжевых пузырька; не перепутать бы.

Таблетки такие гладкие на ощупь. Пальцем вылавливаю одну из них, держу в ладони. Я кружусь на месте, потому что по опыту знаю: хочешь подальше забросить невесомую таблетку – накопи энергию. Энергия высвободится одновременно с разжатием пальцев.

Таблетка летит вниз, я почти слышу «плюх», когда она достигает поверхности океана. Не исключено, что ее заметит какая-нибудь рыба, высунет голову, чтобы заглотить таблетку своим круглым рыбьим ртом. И, если эта рыба страдала резкими перепадами настроения, ей наверняка полегчает. Ну же, рыбка, сделай «ам».

Поворачиваюсь к океану спиной, иду в студию росписи керамики. Лучшей работы на лето и представить невозможно. Никакого дресс-кода, а делать надо только одно – наблюдать, как люди создают произведения искусства. Есть в этом что-то от вуайеризма, только не на тело глядишь, а на обнаженную душу. Настоящее колдовство; колдовство, говорю вам.

С работой мне ужасно повезло. На второй день сижу я на скамейке возле студии, жду, когда откроется, чтобы покреативить малость. Хозяйка появилась через час после заявленного времени, я успела целый карандаш извести на эскизы платьев. У хозяйки – ее зовут Уитни – оказалась очень теплая энергетика и лучшие кудри из всех, какие я когда-либо видела. Не меньше тысячи тугих-претугих завитков, честное слово! Я на них так и уставилась. Смотрю и оторваться не могу. Не иначе, эти кудри Господь Бог собственноручно создавал. Использовал щипцы диаметром с карандаш номер два. Извинения Уитни тонули в оправданиях – она, мол, вчера до ночи занималась резьбой по сырой глине, вот и проспала. Снова.

Час мы работали – я расписывала пиалу для мамы, Уитни расставляла глазури по оттенкам, начиная с красных и заканчивая фиолетовыми. Она продолжала извиняться, и в конце концов я сказала, чтоб она не заморачивалась, я вот вообще почти не сплю. Она пошутила: не поработаю ли я в мастерской в утренние часы, всего несколько дней, пока она, Уитни, отоспится? Я сказала, что как раз ищу работу. Тут она перестала смеяться, уточнила, серьезно ли я говорю, и предупредила, что зарплата будет минимальная. Что я ответила, вы и сами можете догадаться, потому что вот она я, шарю в сумке, ищу ключи от мастерской.