Мифы из будущего - [4]

– Я помогу вам! – бросился к ползающему по земле человеку сын моря и солнца.

– Ударь меня, – еле понятно, захлёбываясь слюнями попросил поэт, – Ударь. Прошу тебя. Ну ударь. Мне это нужно.

Его слюни текли на песок, покрывавший эту жертвенную площадку на утёсе.

– Держитесь, пожалуйста. Солнце будет. Я солнце. Я вам помогу. Где болит у вас? – сын моря и солнца склонился над лежащим.

– Душа, – простонал сквозь сведённые зубы поэт, – Душа у меня болит.

Дёрнувшись он оттолкнул брыкающими в конвульсиях родов конечностями пришедшего ему на помощь.

– Ударь меня, – продолжил скулить, переходя на крик поэт, – Ударь. Прошу тебя. Ударь! Ногой. Мне полегчает. Ударь меня. Ударь. Ударь.

Ничего не оставалось делать. Смотреть на мучение бедняги было тяжело и сын моря и солнца переступил через себя. Он легонько пнул ногой корчившегося поэта в живот.

Перемена была разительной.

– Да как ты смеешь!? Смерд! Червяк! Убогая посредственность и серость! – взвился поэт.

Он вскочил на ноги и накинулся с кулаками на своего спасителя.

– Как ты смеешь бить искусство!? Ты ничтожество! Ты должен восторгаться! Смотреть в рот и поклоняться!

Слабые тычки кулачков пиита и его пинки сыпались мелкой дробью на сына моря и солнца. Но больнее ранили его слова и перемена. Пиит был болен. Болезнь души не лечиться стихами. Оставалось только спасаться бегством, катясь кубарем под уклон склона. Душевнобольной остался на вершине утёса и ещё какое-то время посылал проклятия душителям искусства и свободы.

Ночь сын моря и солнца провел в ложбинке между дюн, устроив из высокой травы себе постель.

Когда он проснулся, было уже светло. Утро было не ранним. Это волнение вчерашнего вечера, поднятое общением с человеками утомило и свалило того, кто может и не спать. Энергия в нём.

Разлепив глаза и вяло осмотрев стоящую над ним траву, сын моря и солнца увидел большой парящий над ним глаз. Глаз смотрел на него. Не мигал, только рывками менял направление своего взора. Глаз был скорее серым, чем голубым. Но ближе к зрачку были и жёлтые прожилки.

– Шарит глаз.

Строфа появилось в голове проснувшегося.

– Как глазом шарю

Глаз как шар

Кругом глаза

Шарим глазом

Мы по шару

Шар как глаз

Глаза на шару

Шароглаз!

Сын моря и солнца испугался. Неужели он заразился этой ночью? Он быстро вскочил на ноги и осмотрел себя. Нет. Поэт его не укусил. Это от потрясения. Над ним всё так же висел глаз и смотрел.

Успокоившись, сын моря и солнца осмотрелся вокруг и увидел другие глаза. Они висели в воздухе над безлесыми, поросшими травой и продуваемыми ветрами с моря, дюнами. Большие глаза самых разных расцветок висели шарами и смотрели кто куда. Иногда один или несколько поворачивались в его сторону, когда он делал какое-нибудь неловкое движение или оступался и это вызывало шум, отличный от шелеста волн и ветра в траве. Но кинув взгляд, глаза возвращались к своим делам – то есть смотрели кто куда. Они не перемещались. Их ветер не мог пошевелить. Они висели неподвижно в своей точке пространства. Иногда, то один, то другой глаз закрывались. Как будто невидимые веки смыкались и глаз исчезал. Но затем веки открывались и он появлялся. В том же самом месте или в другом. Время смотрело само на себя и удивлялось разнообразию своей формы.

Вытряхнув песок из белокурой причёски, сын моря и солнца снова вышел на дорогу куда глаза глядят ищя, что нужно.

Время удивлялось, а пространство было вывернуто на изнанку. Тяготение тянуло во вне, а невесомость стала материальной точкой в центре ядра атмосферы планеты.

Впереди на горизонте появились Чёрные горы. Их острые, игловидные вершины росли из-за горизонта и вызывали беспокойство за небо. Если будет низкая облачность, то небо заденет острые пики Чёрных гор и проткнёт свою ткань. Тогда оно падёт на землю тонкой сдувшейся паутиной и наступит безвоздушное время – атмосфера уйдёт из неба.

Чёрные горы были воплощением зла для живших рядом. Покорные горам приносили жертвы, надеясь умилостивить их. Отважные боролись с горами, круша кирками их и подрывая динамитом. Хитрые строили подпорки для неба, утыкав окрестности гор дализмами вилочных подпор. Но усилия и тех и этих были тщетны. Чёрные горы были выше возни живших в их тени у их подножья. Горы давили и распространяли своё зло вокруг и прерывали пляж.

Сын моря и солнца почувствовал зло, как только чёрные пики проткнули горизонт. Из растущих прорех усиливался поток нехорошего чувства. И сын моря и солнца свернул на дорогу, уводящую его в бок на глубину материка.

Море осталось блестеть сзади. А по обе стороны дороги стенами стал полисад из лесных деревьев. Деревья на страже материка. Стена, отбивающая налёты морского шквала и держащая в узде слабовольную почву. Иначе почва раствориться в воде, став дном выросшей воды. Или падёт в пыль, став кладбищем – пустыней.

Дорога сквозь зелёную ограду шла на подъём. Куда именно не было видно. Над головой был свод из крон. Естественная потерна. Дорога была старше, своей бетонной сестры с берега моря. Древние её проложили куда-то зачем-то. Грунтовка – булыжное покрытие скрылось под перегноем опавшей листвы, и в прорехах грязи сияла красными камнями. Иногда вырубленная в крутом склоне нишей, дорога круто петляла во всех трех измерениях. Тогда сердце и тренированного путника бастовало, заставляя пасть на привал. Но здесь под сводами этой дороги всегда была тень. Это было хорошо. А зелень давала кислород. Крутой подъём, пологий уставший участок и снова подъём. Иногда в сторону убегала заросшая просека, которая раньше была тоже дорогой. Но незаросшим оставался только главный путь вверх. Камень под тонким слоем грязи не давал пустить корни. А проливные дожди из туч, пропоровших себе брюхо о вершину хребта, смывали накиданное лесом на дорогу.