Мифология Петербурга - [23]

По сложившейся ресторанной традиции, к бефстроганову подавался гарнир под названием «Картофель а ля Пушкин». Его появление в кулинарных рецептах связано с одной из легенд о пребывании Пушкина в Михайловском. Будто бы вернувшись однажды заполночь из Тригорского, Пушкин застал свою любимую няню давно спящей и, не желая будить ее, решил сам приготовить себе поздний холостяцкий ужин. В доме ничего, кроме холодной картошки в мундире не оказалось. Не мудрствуя лукаво, Пушкин очистил ее и обжарил в масле. Случайно приготовленное блюдо оказалось таким вкусным, что на следующий день он решил угостить им своих друзей. Постепенно слава об этом нехитром ужине дошла до всех знакомых поэта. Такова легенда.

В 1899 году в Михайловском отмечали столетие со дня рождения великого поэта. Столичные рестораны состязались в любви к гению русской поэзии. В многочисленных павильонах предлагался коньяк в бутылках, пробки которых были сделаны в форме шляпы поэта, деревенские салаты под названием «Евгений Онегин», шоколадные плитки с портретами Пушкина и т. д. и т. д. Среди прочего, любовь народа приобрел жареный «Картофель а ля Пушкин». Праздник кончился. Но с тех самых пор «Картофель а ля Пушкин» занял почетное место в ресторанных меню.

Еще одним характерным примером затаенного, завуалированного присутствия имени в городском фольклоре может служить блокадная поговорка «Получить попок», то есть скудный продовольственный паек, выдачей которых распоряжался председатель Ленсовета П. С. Попков (1903–1950). Такая контаминация, или смешение в одном слове двух элементов разных слов, в фольклоре часто приводила к блестящим результатам, и в дальнейшем мы еще встретимся с этим языковым явлением.

Так или иначе, тайно или явно, но петербургское имя в петербургском фольклоре издавна занимает достаточно прочное место. Одним из первых это почетное место занял близкий сподвижник Петра I, государственный и военный деятель Яков Вилимович Брюс (1670–1735). Его именем фольклор назвал первый, так называемый Гражданский, или «Брюсов», календарь, хотя, согласно одной малоизвестной легенде, Брюс не имел к нему никакого отношения.

Брюс был личностью неординарной. В Петербурге он слыл магом и чародеем, чернокнижником и волшебником. До сих пор можно услышать легенды о хитростях, которые во множестве знал Брюс. Говорили, что он даже сумел сотворить человека из живых цветов. Это была женщина необыкновенной красоты. Оставалось только душу в нее вложить. Да на беду увидела ее – свою соперницу – в замочную скважину жена Брюса. Ворвалась она в комнату и разрушила девушку, сделанную из цветов.

Остаться навсегда в фольклоре можно было по любому поводу, но, как правило, основания оказывались и не случайными, и логически объяснимыми. Сохранилась легенда, что император Александр III (1845–1894) был «тайным алкоголиком». Необузданная тяга к выпивке довела его до того, что, уже будучи императором, он заказал специальные сапоги, особые голенища которых позволяли спрятать пол-литровую бутылку коньяка. Так он якобы скрывал свою пагубную страсть от императрицы. Так вот, напиток дореволюционных алкоголиков – смесь одеколонов «Саша» и «Тройного» – называлась: «Александр III».

Иные, более веские причины попасть в фольклор выпали на долю министра внутренних дел, а с 1906 года – председателя Совета министров Петра Аркадьевича Столыпина (1862–1911), упрямо пытавшегося противопоставить революционному террору всю государственную мощь армии, полиции и суда. В период так называемой столыпинской реакции специальные вагоны для перевозки заключенных стали называть «Столыпинскими», а петли виселиц, во множестве появившихся в России, – «Столыпинскими галстуками».

Нарицательным было в Петербурге и имя некоего палача Кирюшки. Как пишет Вс. Крестовский, он отличался исключительной ловкостью и сноровкой. В конце концов его имя сделалось символом палача, а специальная скамья, на которой наказывали плетьми осужденных, в Петербурге стала называться «Кирюшкиной кобылой».

Если верить свидетельствам современников, в середине 1870-х годов петербургский градоначальник Ф. Ф. Трепов (1812–1889) впервые ввел обычай ранней весной скалывать с мостовых слежавшийся зимний лед. Так это или нет, сказать трудно, но в петербургском фольклоре навсегда остался фразеологизм «Треповская весна». Впрочем, как вспоминает художник М. В. Добужинский, в Петербурге его детства, по времени приблизительно совпадающего с периодом градоначальства Трепова, в ходу была крылатая фраза: «Дворники делают весну в Петербурге». Художник пишет, что «целые полки дворников в белых передниках быстро убирали снег с улиц».

Попасть в городской фольклор, не оставив значительного следа в жизни города, было не просто. Даже не всем венценосным особам это удавалось. У фольклора были свои любимцы. Среди них, конечно же, – Екатерина II (1729–1796). Кроме известных микротопонимов «Катькин садик» (Екатерининский сквер перед Александрийским театром), «Катька» (памятник Екатерине в том же сквере) и замечательной школьной скороговорки «Императрина Екатерица заключила перетурие с мирками», императрица Екатерина оставила свое имя в обиходном названии дореволюционной сторублевой купюры. В народе ее называли: «Катя», «Катюха», «Катька» или «Катенька». Эти же народные названия сохранились и за сторублевыми купюрами советского периода истории.