Миф о другой Эвридике - [9]

– Не ошиблись. На УЗИ всё видно. Врач не одна была. Она заведующую отделением пригласила. И еще одного, консультанта. Профессора. Они с ней согласились. Я и сама уже понимала. Чувствовала.

Губы Риты скривились, подбородок задрожал, глаза сузились в слезливые щелки, словно в какой-то девчачьей непролазной обиде (отличница-второкласница получила – о ужас! – оглушительную, невозможную двойку).

– Садись-садись, – Дроздов подвёл её за плечи, усадил на стул возле дверей кабинета, – Что понимала? Как так?

– Что он замер. Замер ребёночек. То он двигался. А то перестал. У них, у троих специалистов – никаких сомнений. Так сказали.

– Гм… Мало ли… Устал, отдохнуть решил.

– Не притворяйся глупым. Замер – это умер. Сердце не бьётся.

– Да отчего ж, ёлки-палки?! – недоумился Дроздов, – Никаких, ведь, причин. Ты ж не падала, не ударялась. Всё, как полагается. Пятый месяц всего.

– Не знаю, – Рита вытирала мокрые глаза платком, – Ничего не знаю. Направляют в стационар. Сегодня будут извлекать.

– Из… влекать?

– Искусственные роды.

– Как всё… странно… несправедливо…

– Несправедливо, – тонкий слом-истеринка в голосе Риты, – В здоровой, живой женщине – мёртвый ребёнок. Несправедливо! Несправедливей быть не может.

По спине Дроздова вдруг скользнула ледяная змея. В висках рассыпался алый стук. Слегка качнулась опрятная стена напротив.

– Не может… – одними губами прошептал он, глядя в притворяющийся паркетом линолеум поликлиничного коридора, – Может. Ещё как может. А в мёртвой женщине – живой ребёнок… И такое может… А чья вина? А расплата чья?

– Ты о чём бормочешь? – повернулась к нему Рита, – Не слышу.

– Правильно делаешь, – выпрямился Дроздов, тряхнул головой, возвращаясь в реальность, – Ну что ж теперь. Ну ладно.

– Пойдём, – поднялась Рита со стула. – Мне надо приготовиться, – Голос её стал звонок и далёк.

– Ничего… Мы с тобой ещё молодые, сильные. Всё хорошо у нас будет.

– Ты так уверен?

– А ты нет?

*

«Зачем записку эту пишу? Не знаю. Может, положено так – оставлять последнюю записку. А всё уже без слов сказано-пересказано. Понято-перепонято. О нас с тобой. И хватит!

Симон! Ты – большой, добротный, надёжный мужик. Мы прожили с тобой четыре года: не худших четыре года в моей жизни. В твоей тоже, полагаю.

Я ухожу, Симон. Совсем ухожу, я не вернусь, не смогу вернуться. Потухло… во мне. И в тебе… в тебе тоже, не спорь, ты знаешь. Спасибо, Симон, что ты у меня был. Мне было с тобой безопасно, было спокойно, было уютно. Мне было с тобой очень неплохо. Но абсолютно хорошо мне с тобой не было. Ты не виноват. С тобой я прочно стояла на земле. Но летать я с тобой не умела.

Я не могу обмануть тебя. Я ухожу к другому мужчине. Не такому прочному и надёжному. Но с ним я умею летать… пусть так это назовётся. С ним я умею летать, очертя голову, а значит, не ровён час, когда-нибудь могу и разбиться. Плевать, ничего не знаю, не хочу знать, кроме того, что я – женщина. Летающая вздорная женщина.

Прощай, Симон. Попытайся стать счастливым на земле. У тебя может получиться, если научишься забывать. Всё. Всех. И меня».

3. Невелов

Каждый, входящий в кабинет, с порога подвергался плотному разгляду самого Зигмунда Фрейда. Настенный портрет бородача в рамке светлого дерева виделся из любой точки кабинета. Неспешно плывущие по своим странным раздумьям глаза из-за круглых очков успевали доникнуть до мыслей, до настроений всех, очутившихся здесь. Невелов всегда чувствовал себя спокойно и уверенно рядом с образом мудрого смельчака, смогшего распахнуть люк над человеческой психо-бездной.

Впервые входящие всегда поднимали глаза к Фрейду, и Эдуард Арсеньевич старался уловить хотя бы слабые, отпечатлённые тонары их взглядов. Кое-что они означали.

Дроздов посмотрел на портрет внимательно, с уважительным недоверьем. Губы его стали жёстче. Этот человек привык полагаться на себя. К союзникам и друзьям был взыскателен.

– Решение ваше правильное. Не сомневайтесь, – сказал Невелов.

– Н-не уверен. Я здесь по просьбе… по большой просьбе одной женщины.

– Я знаю эту женщину. Она обратилась ко мне. И я заинтересовался вами.

– Что во мне интересного?

– Это тема для разговора. Присаживайтесь.

Тонконогий стул вскрипнул от резкого веса; большие руки заняли стол: постук пальцев по крышке выжидателен, непокоен. Нетщательно вытесанное, но правильное лицо, умело бесстрастный взгляд.

– Поговорить – почему бы и нет. А лечиться мне не от чего. Спасаться от себя – незачем.

– Кто вам сказал, что мы от чего-то лечим или спасаем? Наша задача – напомнить людям… намекнуть даже, что всё – в них самих. Полные, так сказать, «боекомплекты» для собственного спасения. А так же и для погибели собственной. Чем воспользоваться?

– Хе… Мои «погибельные комплекты» я все давно израсходовал. Были возможности. Так что, мне неверный выбор не грозит.

– Не сомневаюсь, – в лад ему усмехнулся Невелов. Извините, конечно, но меня слегка просветили насчёт вас, Симон…

– Без отчества. Мне привычней.

– Симон Дроздов. Тридцать пять лет. Капитан запаса. Ушёл в отставку, не дослужив срока. Почему вдруг – в расцвете сил – в отставку?

– По абсолютно собственному желанию. Кое-что понял о себе. И о других.