Мидвичские кукушки - [71]

Зеллаби покачал головой.

— Не для меня, друг мой. Я начал учить их еще до того, как этим занялись власти, и я по сей день продолжаю их учить. Не могу сказать, что я их понимаю, но думаю, что знаю их лучше, чем кто-либо другой. Самое важное — то, что они мне доверяют…

Он замолчал, откинувшись в кресле и глядя на качающиеся на ветру тополя.

— Доверие… — начал он, но тут появилась Антея с графином шерри, и Зеллаби принялся расспрашивать ее, что говорят о нас в Трейне.

За обедом он говорил меньше обычного, а потом скрылся в кабинете. Позже я увидел, как он отправляется на свою ежедневную послеобеденную прогулку, но поскольку он меня с собой не пригласил, я устроился в шезлонге в саду. Вернулся он к чаю и предупредил меня, чтобы я поел поплотнее, так как в те вечера, когда он читал лекции Детям, ужин был поздно.

Антея сказала, впрочем, без особой надежды:

— Гордон… Они уже видели все твои фильмы. Эгейские острова ты уже показывал им по крайней мере дважды. Не лучше ли отложить это и, может быть, подобрать фильм, который они еще не видели?

— Дорогая моя, это хороший фильм; его стоит смотреть больше одного или двух раз, — слегка обиженно сказал Зеллаби. — И потом, я ведь не рассказываю каждый раз одно и то же; ты же знаешь, о греческих островах я могу рассказывать бесконечно.

В половине седьмого мы начали грузить оборудование в его машину. Ящиков было много — в них находились проектор, усилитель, громкоговоритель, коробки с фильмами, магнитофон, — и все было очень тяжелое. Когда все было погружено и поверх ящиков была пристроена стойка микрофона, я подумал, что мы собираемся на продолжительное сафари, а не на вечернюю лекцию.

Зеллаби вертелся вокруг, оглядывал и подсчитывал все предметы, включая банку с леденцами, и наконец, удостоверившись, что все в порядке, повернулся к Антее.

— Я попросил Гейфорда отвезти меня туда и помочь разгрузить машину, — сказал он. — Волноваться совершенно не из-за чего. — Он обнял и поцеловал ее.

— Гордон… — начала она. — Гордон…

Все еще обнимая ее левой рукой, он провел правой по ее лицу и, глядя в глаза, с легкой укоризной покачал головой.

— Но, Гордон, я их боюсь… Вдруг они?..

— Не волнуйся, дорогая. Я знаю, что делаю, — сказал он.

Он повернулся, сел в машину, и мы поехали, а Антея стояла на крыльце, грустно глядя нам вслед.

Не могу сказать, что у меня не было дурных предчувствий, когда я подъезжал к Ферме. Однако ничто в ее облике не вызывало тревоги. Это было просто большое, довольно уродливое здание викторианской эпохи с новыми пристройками промышленного вида, появившимися уже во времена мистера Кримма. На лугу перед Фермой следов от недавней битвы почти не осталось, и, хотя кусты вокруг основательно пострадали, ничто не говорило о недавних событиях.

Наш приезд не остался незамеченным. Не успел я выйти из машины, как дверь здания резко распахнулась, и больше десятка Детей весело сбежали по лестнице, нестройным хором крича: «Здравствуйте, мистер Зеллаби!» Они мгновенно открыли задние дверцы, и двое мальчиков принялись вытаскивать ящики и передавать их другим. Две девочки взбежали по лестнице с микрофоном и свернутым в трубку экраном, еще одна с радостным криком схватила банку с леденцами и побежала за ними следом.

— Привет, ребята, — сказал Зеллаби. — Это очень хрупкие приборы. Обращайтесь с ними осторожнее.

Мальчик улыбнулся в ответ, вытащил один из черных ящиков и с преувеличенной осторожностью передал его другому. Сейчас в Детях не было ничего странного или таинственного, разве только их удивительное сходство, из-за которого они напоминали хор из мюзикла. Впервые после своего возвращения в Мидвич я воспринимал Детей как детей — с маленькой буквы. Не было никакого сомнения в том, что Зеллаби пользуется у них популярностью. Он стоял, глядя на них с доброй грустной улыбкой. Такие, какими я видел их сейчас, Дети не вызывали абсолютно никаких ассоциаций с опасностью. У меня даже возникло чувство, что это не могут быть те Дети; и все теории, страхи и угрозы, которые мы обсуждали, относятся к какой-то другой группе. Действительно, трудно было отнести на их счет умопомрачение несчастного начальника полиции, которое так потрясло Бернарда. И уж совсем невозможно было поверить, что они могли выдвинуть ультиматум, который Бернард воспринял настолько серьезно, что согласился передать его в самые высокие инстанции.

— Надеюсь, сегодня здесь большинство, — полувопросительно сказал Зеллаби.

— Да, мистер Зеллаби, — заверил его один из мальчиков. — Все, кроме Уилфреда, конечно. Он в изоляторе.

— О, да. Как он себя чувствует? — спросил Зеллаби.

— Спина еще болит, но все дробины удалили, и доктор говорит, что он скоро поправится, — сказал мальчик.

Мое недоумение продолжало возрастать. Мне все труднее было поверить, что мы не оказались жертвами какого-то чудовищного недоразумения, связанного с Детьми, и еще более невероятным казалось то, что Зеллаби, стоящий рядом со мной, был тем же Зеллаби, который утром говорил о «мрачной, первобытной опасности».

Из машины вытащили последний ящик. Я помнил, что он уже лежал в машине, когда мы грузили остальные. Ящик был явно очень тяжелым, и мальчики понесли его вдвоем. Зеллаби с легким беспокойством следил, как они поднимаются по лестнице, а потом повернулся ко мне.