Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - [44]

– Но, дорогая моя, куда же деваются их укрепляющие свойства? – задумчиво спросила добродушная, но величественная вдова баронета у миссис Кэдуолледер, когда миссис Ренфру отошла от них.

– Укрепляют болезнь, – ответила супруга священника, чье аристократическое происхождение обязывало ее иметь познания в медицине. – Все зависит от конституции: у некоторых людей все идет в жир, у других в кровь, у третьих в желчь, – так, по крайней мере, считаю я, – и что бы они ни принимали, все, так сказать, перемалывается.

– Но тогда ей следует принимать лекарства, которые будут ослаблять… ослаблять болезнь… если все обстоит так, как вы говорите. А мне кажется, это очень убедительно.

– Ну конечно! Ведь в одной и той же земле растут два сорта картофеля. Один становится все водянистее и водянистее…

– Ах, совсем как бедная миссис Ренфру… Я так и подумала: водянка! Опухлости еще не заметно, пока все внутри. Мне кажется, ей следует принимать подсушивающие лекарства, как по-вашему? Или воздушные ванны, чтобы воздух был сухим и горячим. Есть много средств, которые сушат.

– Пусть испробует трактаты некоего автора, – вполголоса сказала миссис Кэдуолледер, увидев его в дверях. – Вот он в подсушивании не нуждается.

– Кто, моя дорогая? – осведомилась леди Четтем, приятнейшая женщина, но не настолько сообразительная, чтобы лишить собеседницу удовольствия объяснить свои слова.

– Жених… Кейсобон. После помолвки он что-то начал сохнуть еще быстрее: пламя страсти, я полагаю.

– Мне кажется, конституция у него далеко не крепкая, – заметила леди Четтем совсем уже шепотом. – И его занятия… очень сушат, как вы сказали.

– Право, рядом с сэром Джеймсом он выглядит как череп, специально ободранный для такого случая. Помяните мое слово, через год эта девчонка будет его ненавидеть. Сейчас она смотрит на него как на оракула, но пройдет немного времени, и она ударится в другую крайность. Одна взбалмошность!

– Какой ужас! Боюсь, она упряма до неразумия. Но скажите… вы ведь все о нем знаете… Что-нибудь очень скверное? Так что же?

– Что? Он скверен, как лекарство, принятое по ошибке: мерзкий вкус и только вред для здоровья.

– Хуже этого ничего быть не может, – сказала леди Четтем, с такой отчетливостью представив себе мерзкое лекарство, что ей показалось, будто она узнала какие-то подлинные пороки мистера Кейсобона. – Впрочем, Джеймс не позволяет сказать о мисс Брук ни одного дурного слова. Он по-прежнему утверждает, что она – зерцало всех женщин.

– Всего лишь великодушное заблуждение. Поверьте, крошка Селия нравится ему гораздо больше, а она умеет ценить его достоинства. Надеюсь, вам моя крошка Селия тоже нравится?

– О конечно! Она больше любит герани и производит впечатление более кроткой, хотя и не так красиво сложена. Да, кстати, о лекарствах: расскажите мне про этого нового молодого врача, мистера Лидгейта. Говорят, он удивительно умен. По крайней мере, лицо у него очень умное – такой прекрасный лоб.

– Во всяком случае, он джентльмен. Я слышала, как он разговаривал с Гемфри. Говорит он хорошо.

– Да-да. По словам мистера Брука, он в родстве с нортумберлендскими Лидгейтами – такая старинная семья. Как-то странно, когда речь идет о докторе. Мне больше нравится, когда врач стоит ближе к прислуге, и обычно такие врачи лечат гораздо лучше. Поверьте, бедный Хикс никогда не ошибался. Мне не известно ни одного такого случая. Он был груб и смахивал на мясника, но он знал мою конституцию. Его внезапная кончина очень меня огорчила. А мисс Брук что-то очень оживленно разговаривает с этим мистером Лидгейтом!

– О домах для арендаторов и о больницах, – ответила миссис Кэдуолледер, обладавшая редкостным слухом и умением схватывать на лету. – Он, кажется, филантроп, так что Брук захочет сойтись с ним покороче.

– Джеймс, – сказала леди Четтем, увидев сына, – представь мне мистера Лидгейта, я хочу посмотреть, каков он.

Любезная дама тут же объявила, что она в восторге познакомиться с мистером Лидгейтом – она слышала, как успешно он лечит горячки новым способом.

Мистер Лидгейт в полной мере обладал необходимой для врача способностью сохранять серьезный вид, когда ему говорили всякий вздор, а спокойный взгляд темных глаз свидетельствовал, что он слушает со всем вниманием. Он во всем отличался от блаженной памяти Хикса – особенно легкой изящной небрежностью одежды и речи. Тем не менее леди Четтем прониклась к нему полным доверием. Он согласился с тем, что конституция у нее совершенно особая: во всяком случае, он сказал, что конституция любого человека обладает своими особенностями, и не отрицал, что у нее она может быть совершенно особой. Он не одобрил слишком уж ослабляющую систему с избытком кровопусканий, однако не рекомендовал и частых приемов портвейна и хинной коры. Он произносил «я полагаю» с таким почтительным видом, подразумевающим согласие, что она составила самое благоприятное мнение о его талантах.

– Я очень довольна вашим протеже, – сказала она мистеру Бруку, прощаясь с ним.

– Моим протеже? Помилуйте! Да кто же это? – осведомился мистер Брук.

– Молодой Лидгейт, новый доктор. Мне кажется, он весьма искушен в своей профессии.