Мхитар Спарапет - [241]

Вскоре турки окружили площадь. Паши стояли на плоской крыше уцелевшего дома. Над головой Абдуллы держали балдахин.

— Начинайте, — приказал сераскяр, устраиваясь поудобнее в кресле.

Большая толпа мулл в зеленых чалмах и белых одеждах ступила на площадь. Некоторые из них держали в руках небольшие бубны и цимбалы. Главный мулла прокаркал:

— Приведите жертвы. Аллах требует свою долю от нашей победы.

К выдвинутой на площади плахе подошли три палача, сверкая широкими лезвиями топоров. Янычары, открыв дверь, крича и ругаясь, начали выталкивать из церкви пленных армян и нескольких русских драгун и погнали их к плахе. Изморенные, полуголые, с кровоточащими ранами, они еле двигались. Впереди медленно и гордо шел оружейник Врданес, за ним Владимир Хлеб с четырехлетним малюткой на плече. Залитые кровью Семеон и Вецки Маргар с трудом удерживали на ногах тяжело раненного в грудь Есаи.

Ребенок на плече Владимира жалобно закричал. Невольно ахнули и содрогнулись даже турецкие воины. На минуту вся площадь онемела. Муллы начали вскрикивать сильнее, бить в бубны и цимбалы.

— Жертва справедлива, жертва принадлежит аллаху! — вскрикивал главный мулла.

Палачи подошли к пленным. Один из них схватил за руку оружейника Врданеса. Но тот так отдернул руку, что палач отлетел в сторону.

— Я пойду сам, — сказал он и обернулся к Владимиру: — Прощай, брат Владимир. Встретимся на небесах. — Пошел, стал на колени и положил голову на бревно. Шмякнул топор — покатилась голова.

— Теперь мой черед! — крикнул Владимир Хлеб и рванулся вперед. Но армяне и русские драгуны удержали его. Несколько рук потянулись к малютке.

— Не дам, мое дите, — кричал Владимир, — пусть и он гибнет со мною, не оставлю его гадам!

Среди пленных началась суматоха. Они старались отнять у товарища ребенка, однако он не давал и еще крепче прижимал его к груди. Палачи растерялись.

— Что там? — спросил Абдулла паша.

— У одного из русских ребенок, — ответил мелик Муси.

— Ребенок?

— Безжалостно убивать ребенка, — тихо промолвил мелик Муси.

Владимир Хлеб вырвался из рук товарищей и бросился с ребенком к плахе.

— Имейте милосердие, звери!.. Пощадите ребенка!.. — кричали и умоляли пленные, они бросались вперед, падали и снова вставали. Аскяры били их по головам саблями и копьями, окружили тесным кольцом и не давали дотянуться до ребенка.

Владимир Хлеб крикнул с плахи:

— Прощай, Русь святая!

Палач сначала отрубил голову отцу, потом ребенку.

Есаи закачался, оторвался от товарищей и неожиданно твердыми шагами подошел к плахе. Он вытер рукавом залившую глаза кровь, глянул на армянские горы и крикнул:

— Пусть здравствует Верховный властитель Мхитар!..

— Да здравствует! — воскликнули сурово пленные.

Абдулла паше доложили, что среди приговоренных находится искусный художник.

— Кто он? — заинтересовался сераскяр.

— Этот гяур обладает небесным даром, — ответили ему. — Его имя Нагаш Акоп. Он оживляет на полотне цветы, которые благоухают в комнате и зимой. Он рисует такие людские лики, что, кажется, они говорят, мыслят.

— Приведите, я хочу его видеть.

Нагаш Акопа отделили от пленных и подвели к паше. Он остановился и обратил взор к родным горам, словно прощался с ними навеки.

— Говорят, ты мастер рисования, можешь обессмертить человека. Почему же ты взял в руки саблю? — спросил паша.

— Чтобы человек мог жить свободно и не боялся бы твоего ятагана. Чтобы мог он прожить в мире те немногие годы, что ему подарены господом. Я обнажил меч против смерти и убийцы. Кто убивает человека, тот убивает и прекрасное, и цветы, и солнце, и землю, он мутит небесную лазурь.

Паша закусил губы и погладил крашенную хной бороду.

— Хочешь ли ты здравствовать, Нагаш?

— Я удивляюсь твоему вопросу, — усмехнулся Нагаш Акоп. — Если подобный тебе убийца и грабитель желает жить, то почему не желать этого тому, кто может создавать и творить?

— Хорошо!.. — произнес сераскяр. — Я спасу тебя, Нагаш, от топора, если станешь моим слугой, нарисуешь мой портрет и портреты тех храбрецов, которые завоевали этот город.

— Нарисую, паша! Так нарисую, чтобы люди увидели, чтобы потомки узнали в тебе гиену и проклинали бы тебя. Легче ведь нарисовать убийцу, чем человека, сажающего дерево, крестьянина, который пашет землю. Нарисую!

— Уведите его! — в бешенстве крикнул паша.

Нагаш Акопа обезглавили.

Один драгун, которого вели на казнь, разорвал связывавшую руки веревку и с яростным криком кинулся на янычаров. Он вырвал у палача топор и ударил его по спине.

— Бей басурмана, бей! — закричали оставшиеся в живых русские.

Драгуну удалось повалить еще двух аскяров.

— Бей! — кричали пленные армяне.

Янычары кинулись к неистовствовавшему драгуну. Его кололи копьями, рубили саблями. Он весь залился кровью и упал с топором в руке.

Вечер окутал горы фиолетовым полумраком, когда на левом берегу реки Вохчи, на вершине лесистой горы, остановилась группа спасшихся от резни алидзорцев. Гусан Етум вытер потное лицо и тяжело вздохнул:

— Ну вот мы и спасены.

Гоар прислонилась спиной к толстому дубу и сквозь его голые ветви смотрела на погружающийся во мрак Алидзор. Возле нее стоял Агарон, убитый горем, в разорванной одежде. Он терзал себя, бился головой о дерево, глаза налились кровью, был взбешен от бессилия. Поодаль, на замшелом камне, сидели Цатур и несколько алидзорцев.