Мгновения. Рассказы - [53]

И, шурша материей элегантного пиджака, он зло оттолкнулся от подлокотников, поднял из кресла сухое, почти юношеское тело и упругой походкой спортсмена двинулся между столиками в зал ожидания, где за стеклянной стеной все так же полз, переваливался туман на бетонированных дорожках, на металлических телах, угадываемых во мгле самолетов.

А я смотрел на его спортивную спину и думал о том, что вот объявят посадку и я полечу в Западный Берлин с несчастным человеком, выбравшим свое несчастье как счастье.

Падение

Мы ехали на юг в хорошем настроении, сидели после завтрака в вагоне-ресторане, пили сухое вино, наслаждаясь бездельем, оторванностью от Москвы, припекающим, уже крымским солнцем, отчего широкие зеркальные стекла казались увеличительными, и мне был приятен мой сосед по купе, архитектор лет сорока восьми, по-летнему, с небрежностью распахнувший воротник рубашки без галстука, и был приятен этот курортный вагон-ресторан, его столики, которые мой сосед с ироническим выражением время от времени оглядывал сквозь дымок сигареты, задерживая внимание на женских лицах. Я замечал: встречая ответный взгляд, он улыбался, и мне подумалось, что был он баловень женщин и ему нравилась мимолетная эта игра. А между тем мы говорили об архитектуре, где я совершенно не был сведущ, и он охотно рассказывал, что родившаяся Божьей милостью архитектура всегда «с вычетом машиноподобного двадцатого века» была рукотворной. Сейчас же зодчество – искусство промышленное, если позволительно назвать это искусством, при разухабистом господстве строителей, поэтому уютную старушку дворянско-купеческую Москву загромоздили домами наподобие ящиков из-под пива и пирамидальными дылдами-небоскребами типа двенадцатиэтажных зажигалок.

Он повертел в руке изящную газовую зажигалку и, поигрывая ею, спросил:

– А любите ли вы александровский классицизм эпохи Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года? Знаете ли Щуко, творившего в Петербурге, Жолтовского в Москве? Большие окна, высокие потолки, много света. Дивные таланты! А петербургский классицизм Николая Второго… Черт побери, посмотрите, какая прелесть! Все-таки ничего нет совершеннее линий женского тела! – неожиданно сказал архитектор, провожая улыбкой высокую молодую женщину, проходившую в эту минуту мимо нашего столика в конец вагона и опахнувшую нас запахом весеннего ветерка. – Вот увидите, она сейчас оглянется, – вполголоса добавил он, сощуриваясь ей вслед.

Ее волосы, цвета светлой бронзы, плавно скользили по ее спине, она шла, ровно переступая узкими каблуками, и странное несоответствие цвета волос, черной сумочки на тонком ремешке через плечо, точеных каблуков и белых брюк вызывало неспокойное чувство женственной непростоты. И архитектор повторил:

– Она оглянется, как всякая красивая женщина, знающая, что на нее смотрят. Однако какой изящный экземпляр! Здесь природа талантливо поработала. А вы находите?

Она оглянулась. Я увидел вопросительно поднятые брови, освещенную солнцем серизну ее глаз, вроде бы чуть удлиненных, и архитектор тотчас кивнул ей с приветливым, почти нежным выражением. Она не ответила, со слабой улыбкой отвернулась, села за пустой столик в конце ресторана и, ожидая официанта, стала смотреть в окно, где все было солнечно по-южному.

– Скажите, когда вы первый раз были влюблены? – немного помолчав, спросил архитектор, наливая в бокалы вино и, видимо, по-прежнему находясь в отличном расположении духа. – Наверно, в школе в одноклассницу или девчонку с одного двора, перед которой изображали мушкетера?

– Да, вы правы, – ответил я, невольно поддаваясь легкомысленному настроению архитектора. – Случаю было угодно мне и моему другу влюбиться в одну девочку, как вы точно сказали, в одноклассницу. На танцевальном вечере мы подрались в школьном парке. И она разнимала нас, вытирала нам разбитые носы платочком и говорила, что мы оба хорошие, оба сильные, но время испанских дуэлей прошло, а кулаками драться глупо. И почему-то погладила меня по щеке, спросила: «Тебе не очень больно?» Мой друг рассвирепел, послал нас обоих к черту и ушел. Так мы с ним окончательно поссорились, о чем искренне жалею: с фронта он не вернулся. И все это было за месяц до войны.

– Понимаю. Но… у вас с ней что-нибудь получилось? Интересно, как у вас было первый раз? – спросил нестеснительно архитектор и с задумчивым удовольствием отпил вино, посмотрел на ослепительные в высоте облака за нагретым стеклом. – Боже мой, как пролетело время!.. Так как же у вас было, если это удобно, разумеется, рассказать?

– Ничего неудобного. Мне было тогда восемнадцать. Уже месяц шла война. За два дня до отправки в военное училище мы поехали с ней в Нескучный сад. Помню, как во сне, мы бесцельно бродили по тропинкам. Она была как-то странно весела: то вдруг со смехом теребила меня и просила рассказать что-нибудь смешное, то шла рядом, озорно задевая меня плечом, сжимала и отпускала мою руку. Наивный парень, я все-таки догадывался, что с ней что-то происходит необычное…

– И чем же это закончилось?

– Мы целовались до одурения, до того, что не держались на ногах, я чувствовал: у нее подгибались колени, она готова была упасть в траву, а я держал ее за плечи, боясь последнего… Нас обоих била дрожь, когда мы возвращались из Нескучного сада, неутоленные, но я был рад, что не случилось главное, после чего, казалось мне, невозможно было взглянуть на нее…