Мгновение – вечность - [30]

ЗАПовский конвейер, в темпе военного времени переоснащавший парк ВВС и готовивший летчиков для фронта, в лице сержанта Гранищева поставил ему «сундука»…

Сигналыцица-доброходка, приняв решение, направилась в дальний конец полосы.

— Ко мне! — скомандовал ей Егошин. — Ко мне! — прокричал он, энергичным взмахом рук показывая, что все команды на аэродроме выполняются бегом.

Она направилась к нему трусцой.

— Сержант Бахарева! — Лена взяла под козырек.

— Комендант аэродрома против самозваных действий предупреждал?

— Я не самозванка…

Какое это самозванство, если она, единственная в наземном эшелоне летчица, знающая толк в стартовой службе, подъезжая на полуторке к МТФ, еще издалека увидела, что посадочные знаки выкладываются безграмотно? А «ЯКи» с минуты на минуту начнут садиться? Она спрыгнула на ходу и стала все перекраивать.

— Не самозванка я, товарищ майор, — повторила Лена, приведя для примера, какую околесицу нес комендант, представитель племени колхозных счетоводов: «Не швыряй полотнище! — кричал он. — Полотнищ больше ни одного, „юнкерсы“ все измочалили, эти из-за Волги привезены, а ты их как дерюгу по земле волочишь!»

— Вас комендант отсюда выставил – вы опять здесь!

— Спасибо лучше бы сказал комендант: старт выложил поперек ветра!

И добавила, пояснила, что это она развернула, расстелила знаки согласно правилам НПП,[7] а потом выбрала местечко незаметней, чтобы сигналить, куда истребителям рулить. На чужой, незнакомой площадке летчик, стесненный обзором, ориентируется хуже, чем в воздухе…

«Чем я виновата?» — всем своим видом спрашивала Лена, жаждавшая безотложных действий, как, впрочем, и сам Михаил Николаевич, вдруг оказавшийся в странной тишине и покое левобережья. Но были еще и свои особые причины, побуждавшие Лену хозяйничать на полосе.

— Или летчики должны садиться поперек ветра? С боковиком? — продолжала она, думая о старшем лейтенанте Баранове, после госпиталя вновь занявшем место в кабине «ЯКа». — Ведь они с задания, товарищ майор. Ветерок меняется, крепчает, могут не учесть – и пожалуйста, предпосылка для поломки, для аварии… — Лично встретить благополучно севший самолет Баранова, может быть, сопроводить его до капонира – вот в чем состояло тайное желание Лены.

«Ишачок», «ишачок», прикрой хвостик!..» — вспомнил Егошин девичий голосок в эфире.

— С КП передали, товарищ майор, группа «ЯКов» на подходе…

— Группе «ЯКов» мы не помеша… — отозвался и не кончил фразы Егошин: сержант Гранищев, домовито прогудев над фермой, приготовился сесть.

Лена за свой короткий авиационный век уже успела немало повидать диковинного на посадочной полосе, арене славы летчика и его оглушительных крахов. Коленца, какие выбрасывали здесь новички и учлеты, поражали разнообразием, не давала скучать и фронтовая молодежь: в час высшего драматизма природа полосы оставалась неизменной. Гранищев, к примеру, осуществлял приготовление к посадке странным, пугающим образом: он наклонял нос самолета к земле так круто, целил в землю под таким углом, что впору было подумать, не сдурел ли он, не решился ли несчастный покончить счеты с жизнью. Затем его пышущий жаром «ИЛ», переломив опасный угол, прянул к земле плашмя, взметнув опахалом широких крыльев вместе с колючкой и пылью развернутую брезентовую штуку посадочного знака, — Лена едва успела отскочить в сторону.

— Еще заход! — зло показал летчику рукой Егошин, поднимаясь и отряхиваясь.

— Постращать захотелось, — сказала Лена, как говаривал начлет Старче, когда на посадочной полосе аэроклуба начинался очередной номер авиационного циркового представления. — Молодые люди любят постращать…

В ЗАПе, просматривая личное дело сержанта, Егошин прочел свежую запись: «Перспективы в истребительной авиации не имеет…» «А в штурмовой?» — спросил Егошин инструктора, автора формулировки. «Летчик строя, — пожал плечами инструктор. — Куда все, туда и он. Сам ориентироваться не может. Третьего дня, пожалуйста, пропер от дома за семьдесят верст… Так и умахал!» — «Один?» — «Со мной, я в задней кабине сидел…» — «Вы что, уснули?» — «Дал ему волю, хотел проверить, на что способен?» — «И семьдесят верст хлопали ушами?» Странные объяснения.

За три дня Гранищев оседлал «ИЛ-2», вылетел с полком под Харьков…

А теперь этот горе-истребитель бесчинствовал. Вел себя на посадочной разнузданно. Второй его заход, не менее удручающий, на первый, однако, не походил.

— Сержантская посадка! — клокотал Егошин, повелевая Гранищеву конвейерный взлет.

— Почему сержантская, товарищ майор? — возразила Лена, задетая за живое. — Не все сержанты так…

— Сержантская посадка, — не желал объясняться с нею майор, вкладывая в сакраментальные слова не уничижительный смысл, как слышалось Лене, а горестное сочувствие юнцам, призванным в РККА «по тревоге», вызванной срочным формированием ста полков, и не сумевшим вместе с сержантскими треугольниками получить добротной подготовки в пилотаже.

— По танкам ударил! Экипаж потерял!.. Профиль не держит! — отрывисто, бессвязно восклицал Егошин, и Лена понимала: нашла коса на камень.

При очередном заходе «ИЛ» сержанта взмыл по-галочьи – распластав крылья, покачиваясь, заваливаясь на бок. «Еще!» — погнал его в небо майор, зная, что опасность прямого удара о землю в последний момент самим же сержантом будет снята, что он выхватит и плавно приземлит самолет (и Лена видела это). Сноровка, хватка угадывались в Гранищеве, глаз и самообладание… Но профиль посадки!.. Свет такого не видывал.