Мгновенье на ветру - [93]

— Что за готтентоты, откуда они взялись? — продолжала настаивать она, что-то вспомнив и уже смутно понимая.

Они остановились на краю оврага, выдутого ветром в твердой, как камень, земле. Дно было черным от грифов, птицы и не подумали взлететь при виде людей и продолжали спокойно трудиться над трупами. Вокруг валялись раскиданные ветки и кароссы, которыми когда-то их накрыли. Неглубокие могилы ведь нетрудно разрыть. Среди мертвых было трое взрослых — судя по всему, стариков — и несколько детей, наверное, они ослабли от болезней и не могли идти с караваном.

Элизабет схватила Адама за раненую руку.

— Нужно прогнать грифов! Как их прогнать? — в волнении спрашивала она. — Скорее, нужно что-то делать!

— Все они давно умерли, — сказал он.

— А когда их оставили здесь, они еще были живы?

— Наверное.

— Но как же, Адам?..

— Почему ты так расстроилась? Ты знаешь их обычай, я тебе рассказывал.

— Ты говорил, что умирать оставляют только стариков.

— И детей, если они захиреют.

Она хотела сбежать в овражек и прогнать птиц, но Адам не пустил.

— Их слишком много. Они разорвут тебя на части.

— Но там дети, Адам!

— Они тоже мертвы. — Он потянул ее за руку. — Довольно, идем.

Неподалеку высился курган, посвященный богу-охотнику, на камнях лежали калебасы и бурдюки. Когда они приблизились, она увидела, что в них кислое молоко и мед — жертвенные приношения, они кишмя кишели муравьями.

На лице ее изобразился ужас.

— Ведь людей оставили так близко от кургана! — горячо заговорила она. — Почему они не съели молоко и мед? Они были бы сейчас живы!

— Еду оставили Хейтси-Эйбибу.

Элизабет прислонилась к каменной груде. Тонкая цепочка муравьев свернула в сторону, огибая ее руку, но постепенно насекомые осмелели и, сокращая путь к пролитому меду, поползли прямо по ней. Она встряхнула головой.

— Старики — ладно, это я еще могу понять, — сказала она. — Но дети! Они были совсем маленькие, ничего еще не знали, не понимали, не могли себя защитить.

Он ничего не ответил.

— Мы уже так давно вместе, — вдруг сказала она. — Почему у меня до сих пор нет ребенка? Как ты думаешь, я бесплодна?

— Когда мы ночевали у готтентотов, надо было тебе попросить у старух трав.

— Зачем мне травы? Я от тебя хочу детей, а не от трав.

— Травы могут помочь.

— Все во мне пусто, — сказала она. — Может быть, это от солнца, оно меня иссушило. — Она сползла по склону на землю и села на корточки, прислонившись к камням головой.

— Что было бы с нами, если бы ты родила ребенка в дороге? — спокойно спросил он.

Она долго молчала.

— Ты прав, — согласилась она наконец. — Но когда мы вернемся в Капстад…

— Что сделают с нашими детьми в Капстаде? — спросил он.

— Никто с ними ничего не посмеет сделать! — вспыхнула она.

— Но ты как-то рассказывала мне о своей подруге, — напомнил он.

— Это совсем другое дело. Отец ее ребенка был раб. А я, когда мы вернемся…

— Тяжкий крест ты берешься нести, — сказал он в волнении.

Она скрестила руки на груди.

— Знать бы наверное, что у меня может быть ребенок, дети… Но, боюсь, я бесплодна. — Она тихо покачивалась из стороны в сторону. — Все во мне мертво.

— Дай срок — оживешь.

— Мы так давно муж и жена… — Она глядела на него снизу вверх, сидя перед ним обнаженная. — Зачем ты хочешь от меня ребенка? Я так некрасива. Я стала уродливой.

— Я тебя люблю.

— Недавно ты сказал: «Взгляни на себя!..»

— Я не о том говорил.

— Не важно, я все равно права. Смотри же на меня. Смотри как следует. Мой вид внушает омерзение. Черная, как уголь, вся в морщинах, грязная, вонючая.

— А я? Разве я лучше? — Он сжал ее тонкие запястья своими большими худыми руками. Она посмотрела на страшную гноящуюся рану, которая распухла и горела, не поддаваясь целебным травам готтентотов.

— Мы прошли такой долгий путь, — сказал он. — Мы все еще вместе. И мы дойдем. Теперь-то уж у тебя нет сомнений.

— Разве можно быть в чем-то уверенной? — сказала она устало.

— Через пять дней будет ферма. Так нам сказали готтентоты.

— Ферма… Люди… — В ее глазах не было радости, один только страх. — Я не могу появиться у них в таком виде.

— Почему же?

— Нет, нет, ни за что. Придется… — Она лихорадочно развязала узел и достала из него грязное зеленое платье, которое несла с самого начала их пути.

— Не надевай, — попросил он.

— Ах, ты не понимаешь. Так нужно.

Она надела платье. Оно повисло на ней мятым бесформенным мешком. Как не вязались с этим платьем торчащие из рукавов худые, точно палки, руки, обугленное изможденное лицо, свалявшиеся волосы, грязные шкуры, в которые она завертывала ступни.

— Ну, как я тебе нравлюсь? — вдруг спросила она задорно и кокетливо, точно девушка, собравшаяся на бал.

Ему хотелось отвернуться, закрыть глаза, хотелось плакать. Но он не отвернулся и не заплакал, он хрипло прошептал:

— Нет женщины красивее тебя.

Она смотрела на него с улыбкой. Потом в глазах проступила мольба. Волнение ее угасло. Она потянула за ленту корсажа иссохшей коричневой рукой.

— На меня страшно смотреть, я ведь знаю, — прошептала она. — Почему не сказать мне правду?

— Идем, — поспешно сказал он. — Надо торопиться, и так уже поздно. Ты ведь не хочешь здесь ночевать?

— Здесь? — В ее голосе был ужас. — Идем скорее.