Межзвездный скиталец - [14]

— Дом стоял вот тут, правее, а здесь было больше деревьев, много травы, много коз. Я как сейчас вижу их перед собой, и двух мальчиков, которые пасут их. А здесь, направо, кучка людей идет за одним человеком. А здесь… — я указал на то место, где находилась моя деревня, — здесь толпа бродяг. На них нет ничего, кроме рубища. Они больные. Их лица, и руки, и ноги — все в болячках.

— Он слышал эту историю в церкви или еще где-нибудь — помните, исцеление прокаженных в Евангелии от Луки? — проговорил миссионер с довольной улыбкой. — Сколько же там было больных бродяг, мальчик?

Уже в пять лет я умел считать до ста. Теперь я напряженно пересчитал людей и объявил:

— Десять. Все они машут руками и кричат другим людям.

— Но почему же они не приближаются к ним? — был вопрос.

Я покачал головой:

— Они стоят на местах и воют, как будто случилась беда.

— Продолжай, — ободрял меня миссионер. — Что ты еще видишь? Что делает другой человек, который, как говоришь ты, шел впереди другой толпы?

— Они все остановились, и он что-то говорит больным; и даже мальчишки с козами остановились посмотреть; все на них внимательно смотрят.

— А еще что?

— Это все. Больные люди направляются к домам. Они уже не воют, и у них не больной вид. А я все сижу на своей лошади и смотрю…

Тут трое моих слушателей залились смехом.

— И я взрослый человек! — сердито воскликнул я. И подо мною большое седло.

— Десятерых прокаженных исцелил Христос перед тем, как прошел Иерихон на пути в Иерусалим, — пояснил миссионер моим родителям. — Мальчик видел снимки знаменитых картин в волшебном фонаре…

Но ни отец, ни мать не могли припомнить, чтобы я когда-нибудь видел волшебный фонарь.

— Попробуйте показать ему другую картинку, — предложил отец.

— Тут все не так, — говорил я, рассматривая другую фотографию, протянутую мне миссионером. — Ничего не осталось, кроме горы и других гор. Здесь должна быть проселочная дорога. А здесь должны быть сады, и деревья, и дома за большими каменными стенами. А здесь, по ту сторону, в каменных пещерах они хоронили покойников. Видите это место? Здесь они бросали в людей камни, пока не забивали их до смерти. Я сам этого не видел, но мне рассказывали.

— А гора? — спросил миссионер, указывая на середину фотографии. — Не можешь ли ты нам сказать название этой горы?

Я покачал головой:

— У нее не было названия. Здесь убивали людей. Я видел ее не раз.

— На этот раз то, что он говорит, подтверждается крупными авторитетами, — объявил миссионер с видом полного удовлетворения. — Это гора Голгофа, Гора Черепов, называемая так потому, что она похожа на череп. Заметьте сходство! Здесь они распяли… — Он умолк и обратился ко мне. — Кого они здесь распяли, молодой ученый? Расскажи нам, что ты видишь еще?

О, я видел, — по словам отца, я так таращил глаза, — но упрямо качал головой и говорил:

— Я не стану вам рассказывать — вы смеетесь надо мной. Я видел, как здесь убивали многих, очень многих людей. Их прибивали гвоздями, и на это уходило очень много времени. Я видел… но я вам не расскажу. Я никогда не лгу. Спросите папу и маму — лгу ли я! Они побили бы меня, если бы я лгал. Спросите их!

Больше миссионер не мог вытянуть из меня ни одного слова, хотя и соблазнял меня такими фотографиями, что у меня голова закружилась от нахлынувших воспоминаний и язык так и чесался заговорить, но я упрямо противился и выдержал характер.

— Из него выйдет большой знаток Библии, — говорил миссионер отцу и матери, после того как я поцеловал их на сон грядущий и улегся спать. — Или же, с таким воображением, он сделается превосходным беллетристом!

Этому пророчеству не суждено было исполниться. Я сижу теперь в Коридоре Убийц и пишу эти строки в мои последние дни — вернее, в последние дни Дэрреля Стэндинга, которого скоро выведут и швырнут в темноту на конце веревки; я пишу и улыбаюсь про себя. Я не сделался ни знатоком Библии, ни романистом. Напротив, до того как меня заперли в эту камеру молчания на целую половину десятилетия, я был как раз всем чем угодно, но только не тем, что предсказал миссионер, — экспертом по сельскому хозяйству, профессором агрономии, специалистом по науке уничтожения излишних движений, мастером практического земледелия, лабораторным ученым в области знания, где точность и учет самых микроскопических фактов составляют непременное требование.

И вот я сижу в жаркое предвечерье в Коридоре Убийц, отрываясь время от времени от писания своих мемуаров, чтобы прислушиваться к ласковому жужжанию мух в дремотном воздухе и ловить отдельные фразы тихой беседы, которую ведут между собой негр Джозеф Джексон, убийца, по правую мою руку, и итальянец Бамбеччио, убийца, по левую руку. Из одной решетчатой двери в другую решетчатую дверь, мимо моей решетчатой двери, перебрасываются они рассуждениями об антисептических и других превосходных достоинствах жевательного табаку, как средства врачевания телесных ран.

А я держу в своей поднятой руке вечное перо с резервуаром и вспоминаю. что в давно минувшие, стародавние времена другие мои руки держали кисточку для туши, гусиное перо и стилос; мысленно я задаю себе вопрос: а что этот миссионер, в бытность маленьким мальчиком, тоже носился по облакам света и сиял блеском межзвездных скитаний?