Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - [13]

Дружище Флеминг — чистый немецкий простец (подобный Гансу Касторпу из романа Томаса Манна «Волшебная гора») — отправился в это болото только ради того, чтобы выстрадать там смерть «на русский манер» — намек на французско-русский альянс против Германии, который проявил себя как союз внутренне расколотых, пришедших в упадок империалистических стран. Так что нарастающая классовая и гражданская война также подгоняла к началу мировой войны, а она — и это было пророческой линией в романе — несла в своем лоне то ли социальную революцию, то ли еще никому не ведомую реакцию.

Европейское «срединное царство»

Позитивный образ, противостоящий разорванному, упадочному миру Запада и его российским террористическим отражениям (их реальным прообразом послужила, видимо, «партия социалистов-революционеров» Бориса Савинкова, проводившая политику террористических актов), Паке нарисовал в опубликованной в начале 1914 г. статье «Идея императора»^{71}. В ней он провел смелую диагональ от дантовского «видения исполненного Богом мирового царства» к китайской идее императора, которая в своем глубоком конфуцианском воплощении является, по его словам, «образцом еще в большей мере, чем изысканный образ европейской [идеи императора]» и во всяком случае ближе к Германии, чем «колумбовская республиканская империя Америки»^{72}. Поэтому Паке допускал, что республиканизм, только что пришедший к власти в Китае, представляет собой лишь короткую интермедию перед основанием новой, обладающей большей жизненной силой империи — по образцу Японии, которая, в свою очередь, восприняла китайскую идею императора и «укрепила ее, придав ей всепревышающее и воодушевляющее величие»^{73}.

А почему не испробовать ее и в Европе? Возможно, для простых людей во всех обществах существует «глубинная потребность в доверии к миропорядку», универсальным выражением которого является «представление о материнской сущности страны и отцовской сущности императора»^{74}. Лишь «упразднение титула римского императора» в 1806 г, развязало бешеную конкуренцию европейских империализмов, ввергнувшую Европу в анархическое, разорительное и «развращающее» состояние, и выбраться из него «можно будет… только с помощью будущих войн или масштабного территориального переустройства»^{75}.

Образ обновленной европейской вселенской монархии, который Паке набросал, поглядывая на Китай и Японию, содержал все черты новоевропейской консервативной утопии и — добавим, забегая вперед, — через пять лет послужил для него одним из мостов к идеям и практикам большевистской революции. Обновленная европейская имперская власть, считал Паке, должна взять на себя «формирование наднационального права», а также задачу «прокладывания путей между нуждой бедных и полезными ископаемыми, которые сокрыты в недрах еще недоступных частей земли». В ее задачи входили бы также «урегулирование миграции и расселения, ликвидация вредной монополии частных лиц на землю и средства производства» и «повышение общего уровня масс посредством просвещения, не отстающего от стремительного роста населения»^{76}. А поскольку китайская императорская власть «правила коммунистически упорядоченной империей», то и русские мыслители вроде Леонтьева уже давно считали, что «абсолютизм скорее сочетается с социализмом, чем с буржуазным либерализмом»^{77}.

В таких рамках могла бы образоваться новая аристократия — из синтеза традиционной родовой знати и «аристократии подлинных народных вождей». Из их среды можно было бы, наконец, избрать платоновского монарха и философа — должность, для которой германский кайзер представлялся первым, но не единственным возможным кандидатом, тем более что Вильгельму II, осторожно высказывает свое недовольство Паке, «к сожалению, многого не хватает для воплощения идеи императора»^{78}.

Но Германия казалась Паке европейским «срединным царством», предопределенным природой и историей. Если ее соседи считали объединенную Европу реализуемой только посредством уничтожения империи, то Германия, полагал Паке, ищет «осуществления европейской идеи на пути согласия с соседними славянскими народами и с Францией». Путь к осуществлению Европы ведет поэтому через лидирующую — или разрушенную — Германию. «Цена немецкой победы, однако, имела бы всемирное значение: союз с Англией и Францией на все времена и желанное расширение на восток. Группа славянских государств под властью габсбургского властителя, свободный доступ к Передней Азии: вот путь, предначертанный для величайшей империи»^{79}.

2. Немцы как «всемирный народ»

Необычайная экзальтированность проектов переустройства жизни и мира, составленных молодым Паке, на свой лад отражала переход от «пресыщенной», сосредоточенной на Европе политики равновесия, проводившейся Бисмарком, к далеко идущей «мировой политике» вильгельмовской эры, зримым символом и мнимым средством власти которой служило строительство военно-морского флота.

Немецкая мечта о море была связана не только с далекими завоевательными целями, но и с неслыханной, еще неопределенной метаморфозой самой немецкой нации — с ее превращением во «всемирный народ» par excellence. Вильгельм II с лирическим энтузиазмом говорил об «ударе океанских волн», которые «мощно… бьют во врата нашего народа, вынуждая его занять свое место в мире, подобающее великому народу, одним словом, принуждая его