Между двух стульев - [18]

– Что случилось? – спросил Петропавел у Гнома.

– Муравей-разбойник… приближается! Слышишь богатырский пописк? – еле выдохнул тот: маленький, он с трудом выдерживал вес стольких тел сразу.

– Что он с нами сделает?

– Ничего! – дрожа от страха ответил Гном Небесный. – В том-то весь и ужас.

– Чего ж ужасаться, если нам ничего не грозит? – прохрипел Петропавел полузадушенно.

– Это священный ужас, ужас наших предков! – Гном Небесный трясся, тем самым позволяя Петропавлу хотя бы изредка перехватывать воздух.

– У вас у всех общие предки, что ли? – еле выдавил из себя Петропавел.

– Предки у всех общие, – понятно ответили ему. – Не думайте, что у Вас они какие-то уникальные. – Это был голос Белого Безмозглого. Петропавла неприятно поразило, что у него с Белым Безмозглым общие предки.

– Эй вы там, внизу, заткнитесь! – раздался сверху голосок Дитяти-без-Глаза. – Не мешайте испытывать ужас!

– Да плевал я на ваш ужас! – разозлился Петропавел и нечеловеческим усилием продрался наружу сквозь груду тел.

Творившееся наверху потрясло его. Дул шквалистый ветер. Столетние дубы носились над землей, вывороченные корнями наверх. Сверкала молния, гремел гром, шел ливень с градом, и валил снег. Началось землетрясение. В образовавшуюся неподалеку от могилы трещину затянуло окрестный лес. Откуда-то принеслась песчаная буря, а вслед за ней потекла раскаленная лава. Петропавла шарахало из стороны в сторону, и он проклинал себя за то, что вылез из могилы. Виновника всех этих бедствий видно не было. Внезапно все стихло – и в зловещей тишине над миром раздался богатырский пописк: вакханалия прекратилась. Петропавел огляделся вокруг: разрушения были чудовищными.

Тут над могилой показалось искаженное ужасом младенческое лицо Пластилина Мира. При виде Петропавла лицо осовело.

– Чего Вы вы-вы-вылезли? – заикаясь, белыми губами произнес чуть слышно Пластилин Мира.

– Я хотел увидеть Муравья-разбойника. – Петропавел был точно пьяный.

Некоторое время Пластилин Мира омуравело глядел на него и потом свалился в могилу, – по-видимому, без чувств. В могиле долго было тихо. Внезапно там начался страшный гвалт, продолжавшийся час-полтора, и наконец один за другим все молча выбрались на поверхность. Лица их были торжественны и суровы.

После того как вышедшие из могилы построились в шеренгу по одному, вперед выступил Бон Жуан. Он произнес речь:

– О герой! Все мы выстроились перед Тобою (он так и произнес это слово – с большой буквы) в шеренгу по одному для того, чтобы выразить наше восхищение Твоим смелым и совершенно бессмысленным поступком. Ты, который еще несколько минут назад трясся за свою паршивую жизнь, явил нам всем образец отчаянной отваги и беспрецедентной глупости. Среди нас нет равных Тебе. Нашим большим коллективным разумом мы не смогли постичь, зачем Тебе, герою, понадобилось видеть Муравья-разбойника, когда при появлении его достаточно оттрепетать и стихнуть. Никому из нас никогда не приходила в голову эта уникально идиотская мысль – лицезреть Его. Сперва она показалась нам кощунственной, но потом общими усилиями мы вспомнили наше древнее предание, в котором высказано такое пророчество: «И придет бесстрашный и глупый человек, и поцелует Спящую Уродину как свою возлюбленную, и пробудит Ее от сна».

О герой! Мы поняли, кто тот бесстрашный и глупый человек. Это Ты…

Тут Бон Жуан вздрогнул: он вспомнил, что Петропавел – мужчина, а стало быть, разговаривать с ним не имеет смысла. Бон Жуан умолк и стал в шеренгу, из которой тотчас же вытолкнули почти вышедшего из состояния омуравелости Пластилина Мира с помятым личиком. Он тоже произнес речь.

– Ну что ж… – начал он и сам же себе ответил: – Да ничего! Случилось то, чего не случалось, а если и случалось, то другое. Среди нас нашелся тот, кого не было среди нас, но оказалось, что был. Это, как говорится, и радостно и грустно. Грустно потому, что его не было, а радостно потому, что оказалось, что был. Теперь у нас есть все основания сказать, что нет никаких оснований говорить, будто герои перевелись в наше время. Они, конечно, перевелись – и никто с этим не спорит, однако сегодня мы видим перед собой настоящего героя. Разумеется, в нем нет ничего от героя, но он герой, несмотря на это. То, что он герой, незаметно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Это вообще незаметно. Встретив его на улице, вы никогда не скажете, что он герой. Вы даже скажете, что никакой он не герой, что – напротив – он тупой и дрянной человечишко. Но он герой – и это сразу же бросается в глаза. Потому что главное в герое – скромность. Эта-то его скромность и бросается в глаза: она просто ослепляет вас, едва только вы завидите его. Он вызывающе скромен. Он скромен так, что производит впечатление наглого. Но это только крайнее проявление скромности. Стало быть, несмотря на то, что в нем нет ничего, в нем есть все, чтобы поцеловать Спящую Уродину и пробудить Ее от сна. Я мог бы еще многое добавить к сказанному, но добавить к сказанному нечего.

Речь явно удалась – и все долго и возбужденно аплодировали. Аплодировал и Петропавел, хоть и не понял почти ничего – разве только то, что ему, кажется, действительно придется целовать Спящую Уродину.