Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун - [10]
Несколько лет назад он заботился о матери, тяжелая болезнь которой привела ее в больницу. Болезнь была неизлечима, самые блестящие врачи и лучшие лекарства не могли дать ей надежды на жизнь. Только благодаря неусыпной заботе близких жизнь больной продолжалась в безнадежности, но ухаживающий за ней сын вдруг выбился из сил и был сражен внезапным инсультом, после которого больше не очнулся и трагично ушел раньше матери. Друг был в полном расцвете сил и так неожиданно, без малейшей причины, простился с матерью и друзьями. Я получил трагическое известие утром, по мобильному телефону, в далеком Гуандуне, и в первый момент не мог поверить в услышанное — эта логика противоречила законам жизни и была самой горькой в мире трагедией.
В палящем зное, шуме, хаосе полный фимиама погребальный зал был местом, где жизнь расходилась со смертью, границей между инь и ян. На улице был зной, как на Марсе[15], жара могла бы спалить все травы и деревья в горах. В этот момент я и увидел того черного парусника. Бабочка грациозно порхала прямо над гробом матери. Я следил за ней, а она не боялась людей, как будто траурный зал был дикой степью, усеянной свежими цветами, аромат которых она учуяла. Бабочка кружилась прямо у меня перед глазами, не уставая и не ведая опасности. В те бесконечные, скорбные, гнетущие три дня я видел, как она вновь и вновь появляется в траурном зале и летает у меня над головой.
А в момент, когда отходила душа покойницы, бабочка неожиданно исчезла в звуках траурной музыки — исчезла без следа. Я знаю, эта чернокрылая бабочка была духом моей матери. Ее полет был последним прощанием семейной любви. И с этого момента семейная любовь, которую могли дать мне родители, ожидала меня только в следующей жизни, в следующем рождении!
Превратившаяся в бабочку мать впоследствии возвращалась ко мне во сне. Мы уже исполнили ее завещание, ее полет был легок и изящен, и слезы семейной любви более не орошали ее крыльев.
10
Милые бранятся — это стало привычкой большей части жизни моих родителей, и каждый раз, когда они ссорились, это пронзало сердца детей острым ножом. Я много раз думал: если есть реинкарнация, то хорошо бы, чтобы отец с матерью разошлись. Почему в этом мире людям, которые не любят друг друга, позволено быть вместе?
Морщинки в уголках глаз матери, похожие на рыбий хвост, появились, когда она была еще очень молода. В этих безрезультатных и бесконечных ссорах рыба не резвилась, намертво прикрепившись к уголкам глаз и кончикам бровей матери, и с тех пор на всю жизнь осталась с ней как доказательство ее усталости и лишений.
Не знаю, почему ссоры этих двоих оставили на сердце матери столь глубокую рану. Даже любовь детей не могла уменьшить ее боли.
В последние годы жизни отца у него уже не осталось сил на скандалы. На самом деле за всю долгую историю скандалов моих стариков чаще шел на уступки именно отец. Он уступал глубоким молчанием, всегда молчанием. Это молчание и уступчивость нисколько не усмиряли гнев, копившийся долгие годы в сердце матери. Еще при его жизни и уже после того, как он ушел, мать неоднократно и неустанно твердила нам, что после смерти хочет вернуться в деревню, хочет, чтобы их с отцом похоронили в разных местах.
Перевоплощение моей матери в бабочку в похоронном зале в мыслях моих превратилось в акт классической шаосинской оперы «Лян Шаньбо и Чжу Интай»[16]. Однако бабочка матери не имела никакого отношения к романтике, она была связана с семейной любовью. Ее несогласие там, где исчезла ее жизнь, по-прежнему не изменилось. Вот только мать забыла, что завещание нельзя исполнить самому, его исполняют дети.
Несколько лет назад я нашел на родине превосходное кладбище. Деревья давали там густую тень, и шум мира живых не донимал мира мертвых. Средь широких просторов бежала река моего родного края, которую называли Сишуй, вдоль берега тянулись зеленые горы, единственной полосой другого цвета было сквозное шоссе. Мы загрузили внутренние покои выстроенной усыпальницы в фотоаппарат, и ее райский облик кадр за кадром был воссоздан перед глазами матери. Размер гробницы ничуть не уступал каморке, в которой мать прожила всю жизнь, а на просторном месте для молений перед самой гробницей росла ель, ствол которой естественным образом разделялся натрое, как поставленные природой три поминальные свечи. Я увидел, как на застывшем на долгие годы лице матери появилась довольная улыбка.
Когда мать ушла, отец, спавший в зеленой горе через речку от нас, уже превратился в белые кости. Мы с любовью позвали его выйти к нам из земли. Огонь превратил его в горсть пепла, и затем они с матерью вдвоем отправились назад, в родные края.
Дорога домой заняла двадцать ли[17], родители знали ее, как линии своих рук. Зеленые горы и прозрачные реки были им так же близки, как местный говор. За всю дорогу старики ни разу не поссорились, они в высшей степени повиновались воле детей.
