Мейсенский узник - [13]

Новое спартанское жилье стало плохой заменой комфорту, к которому Бёттгер привык в Дрездене, где благодаря вмешательству Чирнгауза в последнее время ни в чем не ведал нужды. Комнаты были уютно обставлены, еду подавали на серебряной посуде, а рацион, по свидетельству современника, включал большое количество говядины, рыбы, масла, сыра, сладостей, телятины и яиц, а также вина и пива. Кроме того, ему дозволялось прогуливаться в ухоженном саду, сидеть прохладными вечерами в оранжерее, даже посещать небольшой зверинец, где он забавлялся, наблюдая за экзотическими животными.

В Дрездене Бёттгер не страдал от одиночества: он мог приглашать гостей на обед, беседовать с ведущими учеными и философами саксонского двора, которые не только не презирали пленного алхимика, но и, вслед за Чирнгаузом, уважительно обсуждали его идеи. В целом заточение было настолько мягким, что Бёттгер, наверное, почти забыл про отчаяние, толкнувшее его к бегству два года назад. Альбрехтсбург живо напомнил ему, что с узниками не церемонятся. Король снова досадовал на отсутствие результатов и не желал больше печься о его удобстве, а также умственном и телесном здоровье: пусть-де алхимик поживет в суровых условиях, где ничто не будет отвлекать его от работы.

Теперь все общество Бёттгера составляли пятеро помощников, назначенных королем, в том числе два плавильщика, которым предстояло сыграть важную роль в последующих событиях: Пауль Вильденштейн, оставивший об этом интереснейший отчет, и Самуэль Штёльцель, позднее один из главных работников Мейсенской мануфактуры. Надзор за исследованиями поручили Михаэлю Немицу, который по-прежнему относился к Бёттгеру враждебно, старому союзнику Пабсту фон Охайну и энергичному лейб-медику Бартоломею. Все они должны были регулярно посещать Альбрехтсбург и проверять, чего добился алхимик.

Все происходящее в лаборатории было окружено строжайшей тайной. Обсуждать результаты с посторонними запрещалось, в замок пускали только по особому разрешению, окна заложили кирпичом, чтобы никто не мог заглянуть внутрь и понять, над чем там работают. Для Бёттгера выстроили двадцать четыре печи, и король приказал, чтобы с каждого глиняного карьера в стране прислали по шестидесятипятифунтовой пробе.

Не только Бёттгер, но и его помощники, которые ничем не нарушили закон, оказались на положении узников. Здесь, в тюрьме-лаборатории, им надлежало трудиться над получением золота и фарфора.

Как ни досадовал Бёттгер, что вынужден отрывать время от своей главной страсти — поисков философского камня, он понимал, что работа над получением фарфора поможет ему вернуть расположение короля. Золото оставалось главной целью, но появилась новая задача, возможность раз и навсегда доказать, что он — не шарлатан. И, к удивлению самого Бёттгера, эта задача увлекала его все больше и больше.

Шли недели. Бёттгер последовательно и дотошно изучал свойства присланных минералов и глин. Чирнгауз наведывался регулярно, смотрел результаты, рассказывал о собственных исследованиях. Он уже получил маленькие шарики керамического материала, который считал фарфором, хотя, вероятнее всего, это было то, что сейчас называют опаловым стеклом. Кроме того, ученому удалось сделать твердый искусственный камень, напоминающий агат.

Одно из фундаментальных различий между фаянсом, каменной керамикой, мягким фарфором — тем, что уже умели делать европейские мастера, и настоящим твердым фарфором, рецепт которого пытался найти Бёттгер, заключается в температуре обжига. Лучший в Европе делфтский фаянс обжигали при сравнительно низкой температуре, так что черепок оставался пористым, и для водонепроницаемости его приходилось глазуровать. Однако Бёттгер понимал, что грубому фаянсу никогда не достичь тонкости и глянцевитости настоящего фарфора. Каменная керамика, известная в Германии со Средних веков, обжигалась при температуре 1200–1400 °C. У нее черепок был непористый, однако не просвечивал и значительно уступал фарфоровому по красоте.

Из путешествий по Франции Чирнгауз почти наверняка привез рецепт мягкого фарфора, в котором глину смешивают с исходными компонентами стекла и обжигают при температуре 1100 °C для получения непористого черепка. Знал он и недостатки мягкого фарфора: изделия часто лопались в печи, имели зернистую структуру и не обладали твердостью восточных образцов. И Чирнгаузу, и Бёттгеру было ясно: pâte tendre — не тот состав, который они ищут.

Со стекловарением Бёттгера познакомил в Берлине Иоганн Кункель, о том, как действует жар на различные минералы, он хорошо знал по своим алхимическим опытам. Видимо, Бёттгер понял, что выбранный Чирнгаузом путь — вести обжиг при более высоких температурах — правильный, и что именно так можно превратить глину в сплошной витрифицированный черепок. Он подошел к задаче и как ученый нового времени, и как средневековый алхимик. Чтобы получить стеклянистость настоящего фарфора, не нужно стекло; надо расплавить камень, преобразить его в нечто совершенно иное, так же, как, согласно его убеждениям, свинец превращается в золото. Но чтобы подобрать необходимые ингредиенты требовался систематический экспериментальный подход современной науки.