Метели, декабрь - [61]

— А потому! — Резать, так резать сразу. — Отбила я его у тебя!

Параска, право же, все не могла понять как следует то, что ей говорили.

Может, подумалось Ганне, это оттого, что она сказала как бы с насмешкой над собой. Будто несерьезно.

— Когда ж ты управилась? — засмеялась Параска. — Вот и не подумала б!

В голосе Параски звучало восхищение. Словно хвалила Ганну.

— Ты не смейся. Свидание назначил, — сказала Ганна строго.

Как ни решительно настроена была, нехорошо ей стало. Лицо горело, сжимало дыхание. Виноватой перед Параской, навек виноватой считала себя.

— Свидание? — не поверила Параска.

— Свидание.

Параска наконец поняла все, перестала смеяться. Но огорчения своего не показала. Просто, спокойно произнесла:

— Что ж, поздравляю.

Было недолгое молчание.

— От кого ты приютила! — не выдержала Ганна. Параска долго смотрела на тетрадь. Неподвижно уже. Тихо, почти шепнула:

— Не думай об этом. Обо мне.

Надо было уйти — главное же сделала. Но не могла встать. Не сразу спросила:

— Что у вас было?

Параска все смотрела на тетрадь.

— Что было? — Неторопливо, твердо повторила: — Ничего не было.

— А говорили… Слыхала я…

— Раза три заехал. Весь и грех.

— А говорили… — В Ганнином голосе был упрек.

Параска подняла глаза, поборола грусть. Пошутила даже:

— Гляди, чтоб про тебя говорить не стали…

Ганна видела, тоска поселилась в Параскиных глазах. Не отозвалась на шутку.

— Ни на что мне все ето, — сказала твердо, открыто. — Да и не пара мы. Что дуб и лоза… Не дотянешься… Кеб и можно было…

— Ну, это ты глупости, — задумчиво возразила Параска. — Неизвестно, кому до кого тянуться.

— Сказала!

Параска молчала. Ганна добавил напоследок:

— Да и ни на что все ето.

Когда Ганна поднялась, Параска сразу взяла следующую тетрадь, развернула ее, побежала глазами по строчкам.

А Ганна не могла успокоиться. Вернувшись в класс, попыталась снова мыть полы и не смогла. Бросила тряпку в ведро. Сидела за партой, ходила по комнате, потом вышла на крыльцо, на холодный ветер. Думала, что, может, на холоде поспокойнее будет.

Вечерело. Даль — болотный кустарник — окутал печальный полумрак. А ей наперекор всему радостно. Теперь, когда высказала Параске все, когда Параска как бы позволила, радость словно вырвалась на волю, окрепла. Забирала еще сильнее.

Она не вспоминала, она жила предчувствием необычного. Такого чудесного, что хоть сама видела и слышала, а просто не верилось. Как это могло случиться с ней, которой всегда не везло? Как могло свалиться на нее такое счастье? Как сказка.

Одно вырывалось из всего, колотилось, загоралось, пело: «К тебе приехал… тебя увидеть хотел… Завтра, как стемнеет… На дорогу… Завтра… Как стемнеет». Завтра. Завтра.

Нет, и теперь радость длилась недолго. Не такая сейчас уже Ганна, чтоб легко поверить в счастье, да еще такое. Какое и представить себе нельзя и какое так внезапно свалилось на нее. Внезапно и как бы не по праву.

Стояла в кофточке, без платка. Рукава были еще засучены. Ветер сжал всю. Сдерживая дрожь, нарочно подшучивала над собой: нашла счастье, дурная! Само в руки влетело! Держи крепче! Холодный ветер выдувал одурь из головы, думалось ясней. Трезво внушала себе: ничего не будет из всего этого. Пустое! Не пара ему! Уборщица!.. Не такую ему надо!

Параска — от кто ему пара!

«Пара не пара, а от выбрал! — запротестовало все ее существо, очень уж не хотелось разменивать радость. — Выбрал! Не Параску, а ее, Ганну, выбрал!» — «Выбрал! — подшутила она над той доверчивой дурочкой. — Захотелось потешиться мужику. Подурачиться малость: молодая кровь! Посмотрел — одинокая, свободная!..» — «Одинокая, свободная, — сразу подхватила та, которой так хотелось счастья. — А Параска — не свободная?..» — «Свободная, да не такая, не простая. К этой так не подойдешь, не позовешь так сразу!..»

Учила себя уму-разуму, а не умнела, Не слушалась все же сама себя. Не доходили никак, не брали верх трезвые предостережения. Когда оглядывалась на случившееся, представляла и его, когда сказал «к тебе», «завтра», верила, не просто и у него. Не так себе сказал. Выбрал. Видела, не слепая. Понравилась.

Держался, правда, важно, пожалуй, даже слишком. Но это, видать, нарочно — гордость свою мужскую помнил. И начальственную гордость не забывал. Задается он чересчур, видать. Из-за гонора, не иначе, так упорно молчал, будто не смел подступиться. И сказал всего несколько слов, и то не сразу и не как-нибудь. Удивилась, вспомнила с одобрением: деликатный какой, не дотронулся даже, не то что полез, приставал, как наши деревенские. Понятно, культура.

А может, оттого так — радостно хотелось этого, — что понравилась. Как ни сдерживала себя, боясь ошибиться, чувствовала: силу имеет над ним. И он знает это. Потому и был такой, не похожий на себя, тихий, застенчивый. Старался пересилить себя и не мог! Сказал: к тебе приехал! К тебе одной. Не иначе, как чудо, такой человек необыкновенный. Приметил, выбрал, захотел ее, именно ее. Такой сильный, такой серьезный, такой строгий.

Вернулась в класс, зажгла лампу. Заспешила. Потом бросила все, снова села, задумалась. Снова осуждала себя: не воображай, глупая, что праздник. Не будет у тебя ничего. Не пара!..