Метели, декабрь - [48]
— Злыдня, сквалыга!.. — добавил в сердцах. — Из-за жадности своей дочь выпихнула из дому! Жизнь девке искалечила!
Весть эта пронзила унылые мысли Башлыкова, он заинтересованно посмотрел на Глушака. Вон оно что! Вон почему она в Глинищах! В нем затеплилось сочувствие к ней. Однако Башлыков тут же напустил на себя строгость, сделал вид, что тревожит его другое, главное. Глушак замолчал.
Не отозвался на Глушаковы слова и Дубодел. Не до того было — подошли к новому двору.
Прошли еще несколько хат и угодили к выпивке.
Посреди стола круглилась черная сковорода с недоеденной яичницей. Рядом глубокая глиняная миска с солеными огурцами, котелок с картошкой в мундире, полбуханки хлеба, два пустых стакана. Бутылки на столе не было. Наверно, спешно припрятали, пока они, гости, шли по двору, топтались в сенях.
Явно не ко времени они прибыли.
В хате было трое. Старуха, сухая, копалась у печи. Двое мужчин хозяйничали за столом. Они и бросались прежде всего в глаза. Особенно тот, что сидел напротив: красный, с жирным лоснящимся лбом, с одутловатыми щеками, здоровенный, горбился над столом могучей глыбой. Из-под низкого лба маленькие глаза глядели недобро. Башлыкову невольно подумалось: встретишься с таким в лесу — одного вида испугаешься. Другой на первый взгляд не выделялся ничем: не рослый, суховатый, в старом пиджаке, в расстегнутой рубашке. Разве только взгляд — светлые из-под чуба, острые, пронзительные глаза.
— Здоров, Ларион! — сказал Глушак отдельно, когда поздоровались со всеми.
Ларион зыркнул с недоверием, в тупом взгляде появилось тяжкое раздумье.
— Здоров, — выдавил неохотно, внимательно уставился на вошедших.
Башлыков вспомнил прозвище Лариона, о котором ему говорил Глушак, Бугай. Подумал: «Точно назвали. Бугай и есть».
— Угощаетесь? — то ли просто отметил, то ли упрекнул Дубодел. — Праздник какой?
— Праздник, — ответил Бугай с настороженностью и вызовом. Башлыков заметил, что он скосил глаза на того, в пиджачке, с чубом. И не просто так, а будто спрашивая.
Глушак знал свою роль, говорил внушительно, разъясняя значительность момента, представил Башлыкова, назвал его должность. Потом, повернувшись почтительно к Башлыкову, сказал о хозяине: Ларион Глушак. Тут Миканор запнулся, сомневаясь, видимо, знакомить или не знакомить с Ларионовым гостем. А может, раздумывая, как его представить.
Тот, в пиджачке, вонзил острый взгляд в Миканора, подождал, ядовито усмехаясь. Встал, насмешливо поклонился.
— Евхим Глушак. Сын Халимона Глушака.
— А-а, вот он! — Башлыков не скрывая интереса, присмотрелся: особа эта заочно давно была известна секретарю райкома. И небезосновательно. А теперь увидел воочию: а-а, вот какой он внешне. Пробивалась давняя, прочная неприязнь к этому кулацкому сынку. По сведениям, которые доходили до него, — опасный тип. То, что теперь увидел Башлыков, ничего не изменило, напротив, дополнило сложившееся мнение о Евхиме.
Не ускользнуло от Башлыкова и то, как мгновенно этот кулацкий выкормыш уловил смысл Миканоровой нерешительности и нашелся, что сказать. Изворотлив на удивление. Видно, умен. По-своему умен.
«Халимона Глушака сынок. Яс-сно».
Евхим Глушак будто и знать не хотел, что могут о нем сказать. С той же усмешкой повернулся к печи, деланно весело сказал:
— Тетко, что же вы ето! Не приглашаете гостей за стол! — Повернулся к Лариону, покачал головой с укором: — И ты, Ларион!
— Аге! — сразу отозвалась старуха. Суетливо взялась перевязывать фартук, как бы показывая, что сейчас же готова постараться для гостей.
Ларион не шевельнулся, таращился на Евхима Глушака пьяно, бессмысленно, как бы хотел понять что-то и не мог.
— Такие гости прибыли! С самого района! — будто объяснял обоим Евхим Глушак. — Можно сказать, первый человек в районе. И свое начальство! — тут Глушак кивнул на Дубодела.
При последних словах, уловил Башлыков, снова проскользнула усмешка, будто кулачок посмеивался над Дубоделом. Будто считал себя наравне с ним.
Ларион Бугай бросил взгляд на Евхима Глушака и вдруг неожиданно повеселел. Озорной, как бы заговорщицкий взгляд, казалось, давал знать дружку: понял все, поддержу.
Красное лицо расползлось в глуповатой улыбке. Тяжело поднялся, широко повел рукою с толстыми, будто распаренными пальцами. Нахально позвал:
— Давайте!.. Приглашаю всех!..
Башлыков посмотрел на него уничтожающе, хотел осадить сразу, отбросить неуместные шуточки. Отрезал строго, достойно:
— Благодарю. Но мы по делу пришли.
— А что, за столом разве не делаются дела? — отозвался сразу тот, в пиджаке.
— За столом только и делаются! — подхватил Ларион. — Всякое дело за столом — как по маслу! С яичней да с чаркой — сразу пойдет!
Он глянул на Глушака, как бы ожидая одобрения, громко захохотал. Чувствовалось, громила этот во всем слушался того, дружка. Тот руководил им.
Глушак не поддержал смеха, и Ларион притих.
В разговор вступил Миканор, почувствовал, что настала его пора. Важно, очень недовольно, как бы осуждая, упрекнул:
— Чего с колхозом тянешь? Заявление не подаешь!
Ларион нарочно почесал затылок, ощерясь нахальной, задиристой усмешкой.
— Неграмотный. Писать не умею.
