Метасюжет в театре Островского - [7]

Шрифт
Интервал

В «Сердце не камень» мы находим обратный по сравнению с «Последней жертвой» переход из схемы в схему: от «бедной» к «богатой невесте». «Бедной невестой» Вера Филипповна была 15 лет назад, когда выходила замуж за Каркунова, «богатой любовницей» пытается выставить ее приказчик Каркунова, Ераст (с тем, чтобы опорочить в глазах мужа), «богатой невестой» она становится для того же Ераста после смерти мужа. Одновременно меняет амплуа, меняясь сам, Ераст: он превращается из приказчика «подлого» в приказчика «честного», из Наркиса (если вспомнить «Горячее сердце», где два этих типажа единственный раз сведены в одной пьесе) в Гаврилу.

«Невольницы» дают почти буквальную реплику предыдущей пьесы, несколько изменяя среду (вместо «кондовых» купцов просвещенные промышленники) и разворачивая в противоположном направлении векторы мотивировок. Евлалия Андреевна, «бедная невеста» в прошлом, ныне жена «очень богатого человека», пытается завязать роман с помощником и секретарем мужа (в «Сердце не камень» наоборот— приказчик мужа пытался навязать Вере Филипповне роль «богатой любовницы»). Ей это не удается: Мулин просто–напросто испуган ее «институтским обожанием» и, к тому же, по этой части он уже обзавелся во всех отношениях более удобным предметом.

В «Талантах и поклонниках» очередная встреча с «бедной невестой». Здесь есть и традиционное для этого сюжета «усеченное» семейство — мать и дочь, и два претендента — богач и бедняк. Есть, правда, и одно новшество: впервые в пьесах этой группы взаимное чувство (актриса Негина и бывший студент Мелузов) не находит удовлетворения и не соединяет влюбленных в финале. Негина выбирает помещика, но не под давлением обстоятельств и не по семейному принуждению — потому лишь, что этот выбор позволяет ей остаться актрисой.

«Красавец мужчина» — это реплика «Последней жертвы». Окоемов, очередной двойник Копрова и Дульчина, подобный им и характером, и стратегией поведения, разоряет жену (некогда «богатую невесту»), вынуждает ее к согласию на развод, ищет и находит новый матримониальный источник дохода. Лишь развязка по образцу «Последней жертвы» здесь невозможна — Зоя замужем, — и вместо жениха появляется родственник, который уничтожает доверенность и ссылает «блудного мужа» в деревню.

«Без вины виноватые» — это, возможно, начало отхода Островского от основных сюжетных схем его театра. Здесь они прочитываются только в первом действии, где имеется и «бедная невеста», и обманувший ее жених, и причина обмана — «невеста богатая» (наиболее близкая параллель— «Трудовой хлеб»). На основном же и большем пространстве пьесы любовные мотивировки и любовные цели вообще исчезают (если не считать второстепенное для сюжета брачное предложение Кручининой со стороны бывшего любовника). Зато здесь неожиданно реанимируется другой классический комедийный стереотип — обретение родственных связей (мать, находящая сына) и, соответственно, восстановление самоидентичности.

«Не от мира сего» — последняя пьеса Островского и одна из немногих, стоящая почти совершенно особняком. Некоторое сходство можно в ней заметить только с такой пьесой, как «На бойком месте» — столь же обособленной. В обеих имеется интрига, направленная на расторжение любовной (здесь супружеской) связи, в обеих орудием интриги служит оговор и навет, обе балансируют на грани трагической развязки (а «Не от мира сего» эту грань переступает). Никаких привычных схем в этих «семейных сценах» обнаружить нельзя.

* * *

Всего Островский за свою жизнь написал 47 пьес (не считая пьес, написанных в соавторстве), 38 мы разобрали, три из них («Гроза», «На бойком месте», «Не от мира сего») оказались несвязанными с метасюжетом, две («Не так живи, как хочется» и «Без вины виноватые») — связанными частично, 33, подавляющее большинство, — подчиненными единой сюжетной схеме. Впрочем, как мы могли убедиться, схема эта с самого начала, с первых двух полномасштабных пьес Островского, раздваивается: «Свои люди — сочтемся!» порождает сюжет «богатой невесты», «Бедная невеста» — одноименный сюжет. Внутри этих групп также имеются градации и подварианты. «Свои люди — сочтемся!» (см. схему) стоит у истоков сюжета «охоты за приданым», который Островский будет всячески варьировать в трилогии о Бальзаминове, в «Не сошлись характерами», в «На всякого мудреца довольно простоты» и в ряде других пьес. Простая перемена характеристик участников любовной коллизии превращает сюжет «Своих людей» в сюжет «Бедности не порок», откуда прямая преемственность идет к «Горячему сердцу» и к «Правда — хорошо, а счастье лучше». Такая же перемена происходит и в «Не в свои сани не садись», но здесь она осложнена сохранением сюжета «охоты за приданым»: трудность, порожденную нали–чием двух альтернативных сюжетных вариантов, автор разрешает, превращая на время «богатую невесту» в «бедную» (Авдотья Максимовна сообщает Вихореву, что отец согласен на их брак, но денег на приданое не даст). Здесь, в этой пьесе, как бы проходит первую пробу принцип комбинирования двух основных сюжетов, который станет ведущим в поздней драматургии Островского («Волки и овцы», «Богатые невесты», «Последняя жертва», «Красавец мужчина», «Сердце не камень», «Невольницы»).


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.